Белобрысый с Леной переглянулись и стали смеяться.
Ну, еще бы: девочке понравился мальчик, это же смешно до икоты.
Бедная Черепашка, она не умела блокироваться! Для одаренышей она была прозрачна, как вот этот стеклянный кувшин с водой.
Ей не помогло бы, даже если бы в эту минуту она стала невидимой: мысли не спрячешь.
Но, в конце концов, это не моя печаль: пусть учится.
Подумав так, я сосредоточился на своем меню. Сегодня мне была желательна холодная гречневая каша с молоком. И молочный опять-таки кисель.
Всё это я обнаружил в глубинах никелированного прилавка — и почувствовал себя увереннее: ничего, потихоньку освоимся.
Соня Москвина сидела с двумя переростками, которых я тоже видел впервые.
Один из них, широкоплечий, с ярко-синими глазами и наголо остриженной головой, беззастенчиво меня разглядывал. Перед ним на столе было пусто: видимо, уже всё сожрал.
Другой, чернявый и бледнолицый, с заметным шрамом на щеке, усердно кушал. У него гребень был, да еще какой: полуметровой высоты, из шести перьев ярко-красного цвета.
Вот теперь вопрос насчет хайеров был окончательно закрыт: пусть тот, кто хочет, изображает из себя попугая, остальных это не касается.
Но вот рассадка… Три плюс три плюс один. Возможно, всех остальных такая формула игры устраивала, но не меня. Я не собирался быть вечным новичком и одиночкой.
Что ж, сделаем первый ход.
Я подошел к Сониному столику, поставил свой поднос на свободное место.
— Привет, ребята. Меня зовут Алексей. Алексей Гольцов.
Стриженый показался мне заводилой, поэтому я протянул руку сперва ему.
— Олег, — сказал стриженый.
Рукопожатие его было по-спортивному крепким.
А вот с бледнолицым номер не прошел: этот тип сделал вид, что не видит моей протянутой руки, и продолжал есть винегрет, уставившись в него с таким видом, как будто там попадаются гвозди.
Я понял, что это и есть тот самый Юрка Малинин, который врет, что умеет прослушивать даже учителей.
Да, но что я ему сделал, этому Малинину? Даже про его дикий хайер я не успел подумать ничего плохого.
Делать нечего, пришлось руку убрать.
Но бледнолицему было мало моего унижения: видимо, ему захотелось оттянуться за мой счет по полной программе.
Он взглянул на меня и блатной скороговорочкой произнес:
— Только с ветки — и уже корешиться. Борзой!
Я не сказал ни слова, только посмотрел бледнолицему в глаза и дал ему возможность прослушать всё, что я думаю о таких, как он, склочниках.
А потом как ни в чем не бывало обратился к черноглазой молнии:
— Что, Софья, попало?
Соня пожала плечами.
— Да нет, побрюзжали — и всё. А как твои волдыри?