Сбрякала щеколда на воротах, захрустели легкие шажочки по двору, взбежали по ступенькам…
– Ой, беда! Все еще сидите!? Знать-то не наговорились!? – мать порывисто вошла и начала раздеваться. – Че ж свет-то не запалите!? Темнеет ить вовсю.
– Погоди, мать, сходи, погости еще с часок.
– Так куда ж я на ночь-то глядя!? – так и не раздевшись до конца, она замерла у дверей. – Ну ладно, сбегаю к сватье что ли, угощу шаньгой, все равно не съедите.
– Ступай, ступай…
Пока родители переговаривались, пока мать опять облачалась в пальтушку да накручивала платок, резала и заворачивала утрешнюю шаньгу, Павел заметил, как напряженно молчал, глядя на свои руки, старик Аристарх. И тогда, когда только-только сбрякала щеколда на воротах и появились ее шаги во дворе, старик засуетился, заплевал окурок, весь подобрался, подобрел глазами.
«Видно не зажила старая рана…» – Павел знал, как сох раньше по его матери могучий и добрый мужик Аристарх. Так и провздыхал он по Лизавете-Лизоньке весь свой век, прожил бобылем.
– Ну, сказывай дальше Аристарх.
Старик отпил из стакана и с тоской посмотрел на грибы, куски соленой рыбы, другую закуску и продолжил:
– Вот я и говорю, тогда, словно кто за ребро меня поддел. Сижу, помню, как очумелый, пересыпаю золотишко-то с ладони на ладонь, руки дрожат, будто у вора какого. А в голове подсчет идет, что да почем приобретать стану… Аж в жар бросает. Забыл и про заразу-то, и о простуде к чёмору, если огнем горю от песочка этого.
За два дня перевернул вверх дном все избы. Не обращал внимания, что кое-где крыши чуть не до пола провалились и в любой момент придавить могли. Подползал, срывал доски, залезал в погреба, рыл, где земля насыпной была, тряс постели… Прости меня грешного, Заступница!
Никто и не собирался прятать песок-то добытый, все было на виду. Считай, в каждом доме мне фартило. Где больше, где меньше.
Выговорив это, старик как-то сразу сник. Немного помолчал и вяло продолжил:
– Как обратно шел, плохо помню. Трясло как последний лист на березе. Страх как боялся! Вдруг, думаю, дознаются лихие люди, что несу в котомке-то… Потом стал соображать, куда я золото-то прятать буду. Да как найдут!? – дед опять достал кисет с махоркой и молча стал готовить себе очередную забаву.
Павел с отцом замерли. Чувствовалось, что главное, ради чего Аристарх исповедуется – впереди.
Корявые, желтые от курева пальцы старика, чуть подрагивая, делали свое привычное дело. Павел положил перед ним коробок спичек, поскольку печь окончательно погасла. Раскурив цигарку, Аристарх опять зашелся в кашле. Отец с сыном терпеливо ждали.