- Я не могу вспомнить, - сказал он, - одно замечательное стихотворение, которое мы читали с ней однажды, - очень наивное и светлое; была еще хорошая погода; это было в начале нашего знакомства. Прекрасное стихотворение, по-моему, Бодлэра. Вы должны его знать. Я помню только три первых слова: Lorsque tu dormiras... и не могу вспомнить дальше.
- Я знаю это стихотворение, - сказал я, - но только оно чрезвычайно далеко от наивности. Это очень печальные и зловещие стихи.
- Напомните мне, - сказал старик.
Я закрыл глаза, сделав привычное усилие, и сейчас же увидел перед собой эту страницу. Я помнил ее наизусть.
Lorsque tu dormiras, ma belle tenebreuse,
Au fond d'un monument construit en marbre noir
Et lorsque tu n'auras pour alcove et manoir
Qu'un caveau pluvieux et qu'une fosse creuse;
Quand la pierre, opprimant ta poitrine peureuse
Ex tes flanes qu'assouplit un charmant nonchaloir,
Empechera ton coeur de battre et de vouloir,
Et tes pieds de courir leur course aventureuse,
Le tombeau confident de mon reve infini
(Car le tombeau toujours compendra le poete),
Durant ces grandes nuits d'ou le somme est banni,
Te dira: "Que vous sert, courtisane impartaite,
De n'avoir pas connu ce que pleurent les morts?"
Et le ver rongera ta peau comme un remords {*}.
{* Когда затихнешь ты в безмолвии суровом
Под черным мрамором, угрюмый ангел мой,
И яма темная, и тесный склеп сырой
Окажутся твоим поместьем и альковом,
И куртизанки грудь под каменным покровом
От вздохов и страстей найдет себе покой,
И уж не повлекут гадательной тропой
Тебя твои стопы вслед вожделеньям новым,
Поверенный моей негаснущей мечты,
Могила - ей одной дано понять поэта!
Шепнет тебе в ночи: "Что выгадала ты,
Несовершенная, и чем теперь согрета,
Презрев все то, о чем тоскуют и в раю?"
И сожаленье - червь - вопьется в плоть твою.
(Ш. Бодлер. Посмертные угрызения. Пер. А. Эфрон)}
- Да, вы правы, - сказал он, - почему же мне всегда казалось, что было в этом стихотворении нечто мажорное?
Он задумался и сказал, улыбнувшись:
- Да, конечно, - и это потому, что в ту минуту, когда мы его читали, мы были счастливы.
Он в первый раз за все время употребил это выражение- "Мы были счастливы". Я сбоку быстро посмотрел на него: он сидел, запахнувшись в пальто, сложив свои неподвижные руки в перчатках на коленях, грузно оседая на подушки автомобиля и глядя перед собой своими ужасными, пустыми глазами.
----
Мы ехали обратно трое суток, останавливались много раз и приехали в Париж поздним июльским вечером. Перед тем как выйти из автомобиля, он взял мою руку, подержал ее несколько секунд и коротко меня поблагодарил; мне показалось, что он думал о другом в это время. Я отвел машину в тот же гараж, из которого ее взял, и вернулся, наконец, домой, где за это время не произошло никаких изменений. А через три дня в вечерних газетах снова было напечатано жирным шрифтом, что с моим спутником случился второй припадок. На этот раз всем было ясно, что жизнь его кончена.