Рыцарь вспомнил, как он тогда скомкал боевую перчатку. Мелдена спас от безумия гнев, безысходная ярость, закипавшая в нем с начала бунта. Железо смялось и лопнуло, и рыцарь хотел теперь одного.
Войско Горта вот-вот перейдет границу по реке — неважно.
Шершень и Шатун отрезали Фернах, перегородив тракт засеками — пусть.
Ясень хочет восстановить торговый путь через Сарт — пыль.
Только бы добраться до ведьмы.
Он чувствовал Золотоглазую, как ножны меч: покровительство Незримых дало ему этот дар. Но само покровительство истончилось, напоминало рваный полог, сквозь каждую прореху которого прорывался нестерпимый свет. Они дали ему дар — и не дали оружия.
А потом Мелден вошел в Сарт, и его предали собственные воины.
Никогда рыцарь не испытывал еще подобного позора. И ладно бы необстрелянные новички, готовые обделаться, еще не видя врага. Нет, лучшие из лучших, которых ему удалось сохранить. Пришли и потребовали оставить замок. А иначе… Иначе они бросят к его ногам мечи, отказывая в службе — каждый воин вольно может избирать господина.
Он испросил у них одну ночь.
В замке была его надежда. Отсидеться, дождаться зимы… прибегут с поклоном. Да разве им взять его в открытом бою!
Ведьма!
…Осмоленные висельники лежали на земле. Над ними кружили разочарованные вороны. Мелден послал кнехтов… Веревки оказались аккуратно обрезаны. Кто смог подобраться через голое поле? А стрелой так далеко, от леса, не взять! И все же стрелы нашлись — на каждую веревку по одной.
Мелден вспомнил Шершня, и внутренности скрутило от ярости.
Рыцарь не велел перевешивать мертвецов. А ночью их уволокли. Мимо бдительных и чутких стражей. Оставив следы волчьих лап на память.
Да какой волк позарится на смолу?!
Мелден приказал высечь часовых. Войско взроптало.
Вороны продолжали кружить.
Только теперь над замком. Как над покойником. Гадили на стрельницы. Лучники сдуру сбили трех, остальные отлетели, а после вернулись. Карканье изматывало душу.
Кто-то сказал: "Не к добру".
Жаль, Мелден не велел вовремя выдрать поганый язык: воины болтали, как глупые бабы, вспоминали приметы, пугая самих себя. На другое утро к хозяину прибежали, размахивая упряжью, совершенно белые конюхи. Онемело пялились. Трясли ремешками. Упряжь оказалась изгрызенной. То же случилось и с кожаным верхом седел, и с деревянной основой. От дерева еще что-то оставалось, а ремни — выкинуть.
И днем, и ночью в покоях и коридорах шевелилось и хрустело мышиное воинство… гадило в еду, грызло сапоги, пояса, ремешки пластинчатых доспехов. Ткнув походней на шорох, Мелден успел увидеть колыхание серых спин, а потом мыши будто растворились.