Вот он и идет. А зря! Стоило бы выжать сыр досуха, проявить твердость. Уж врозь, так и врозь… Да только откажись он, Мэннор, лечь рукой Ясеня на сердце Золотоглазой, найдут иного — согласного. На все.
И убить тоже…"
Мэннор, верно, ослабил поводья: подковы стучали как будто реже. И ветер сделался мягче и казался теплее. Луна стала меньше, колер ее сменился от рыжего к серебристо-зеленому. Среди сплошной черноты сосен светлым платочком мелькнула березовая рощица.
А все-таки обиделся Мэннор на Зологлазую крепко. В доме его отца, да и во всем Ситане, женщины не то, что говорить — и думать так не посмели бы!
"Что мне старшины! Ты сам — идешь ли со мной?" — вот благодарность деревенской дурочки за то, что Мэннор объяснил, как ее Ясеньские старшины в омут головой снарядили.
И ведь честно не пожалели ни броней, ни мечей, ни дорогих боевых коней. Да только сражаются не мечи и не кони. А людей-то как раз и не дали. То есть, дали, и даже тех, кого она сама выбрала. И никто не заикнулся, что во всем отряде нет ни одного бывалого кметя. И командира тоже нет. Одни новички.
Вдругорядь Ясень детей своих на покой и сытость обменял.
Мэннор подумал, что хорошо бы Керин его не приняла. И волки сыты, и овцы целы. И можно с легким сердцем ворочаться к Беруту: не сложилось. Да и за каким горем понесся он в Сарт впереди всего обоза! Сидел бы, зайчатину наворачивал. Звали же… Э-эх!
И тут Мэннор понял, что не пошли его Берут, — сам бы помчался. Впереди коня побежал бы. Старшина просто позволил лицо сберечь: вроде бы и еду, да по надобности. Да и обиду он сам придумал, и ссору придумал: подумаешь, звала идти с ней! — впервые встретил такую, с кем бы ему хотелось идти. Только стоило луне выплыть — и бросил обоз; только искры от подков к небу…
Ночь была парной, пахла резедой и аиром, хотя неожиданный порыв ветра заставил поежиться. В небе стояла блестящая, серебристо-зеленая, как шлифованная сталь, луна, и звезды, прочеканенные по небу, почти терялись в ее сиянии.
Дорога поднялась на холм; лес разом отскочил за спину. Открылось поле, за ним широкая сверкающая полоса: Става. И прямо перед рекой, в ободке рва, как зрачок в белке, черный, громадный даже отсюда, замок Сарт.
Сарт наплывал, высеребренный лунной чешуей, с проломами теней, похожими на выбитые зубы — там, где башни смыкались со стенами. Тени замковых стен и стрельниц медленно укорачивались; светилась, огибая замок, вода.
Впереди на дороге ярко горели походни по обе стороны въезда на мост.
Купец осадил коня: а откроют ли ему ворота? Особенно после того, как сам он Золотоглазую не велел во двор пускать? Да и ночью мосты подняты. И опять подумал: