Деверье смотрел на дочь, как на зомби.
— Ты платишь телом за власть, а я зарабатываю на наркотики, — визжала девушка. — И мои методы, дражайший папочка, гораздо честнее твоих. Я чувствую себя грязной, пробыв с тобой наедине всего полчаса!
Деверье протянул руку, чтобы остановить дочь, удержать ее, но она вырвалась и ушла. А у двери уже стояли привлеченные шумом коллеги. Однако, взглянув на его лицо, они удалились, пробормотав какие-то извинения.
Деверье опустился на колени. Со стены над ним насмехалось с портрета лицо его отца.
Рассвет только занимался. Внутри собора было мрачно и темно. Небольшая группа прихожан молилась, пытаясь найти утешение под этой закопченной крышей, уборщица натирала воском деревянный пол. Здесь царил дух несбывшихся мечтаний: предполагалось, что огромный купол будет украшен богатой позолотой и мозаикой, но лишь столетняя копоть от свечей покрывала сейчас голые кирпичи, в одном углу свод подпирали леса. Бог — это вечность, но жилище Его разрушается, как и все на земле.
Было холодно. Дэниел содрогнулся, войдя в храм. Он не успел ни побриться, ни позавтракать, да и оделся кое-как, поспешив на зов Изы. Он не был в церкви тысячу лет и все-таки непроизвольно перекрестился. Ничего не поделаешь. Условный рефлекс.
— Не знал, что ты католичка, — произнес он, садясь рядом с ней на пахнущую лаком скамью.
В ответ она только покачала головой.
— Почему здесь?
— Больше некуда идти, — ответила она после долгого молчания.
— Я пережил тысячу смертей, вообразил все самое худшее, — сказал Дэниел, и Изидора почувствовала упрек в его недоговоренности. Если он рассчитывал на сочувствие или объяснение, то будет разочарован.
Иза как будто изменилась, постарела за одну ночь, исчезла ее живость, щеки ввалились, как будто скульптор резцом счистил плоть с костей. Пальцы нервно дергались, перебирая невидимые четки. Глаза потемнели, стали мертвыми.
Она съежилась и была почему-то похожа на одну из тех женщин, что покорно преклонили колени перед большим алтарем. Это была не та женщина, которая уходила от него накануне вечером.
— Я достала номер телефона, — наконец произнесла она тихим голосом. — Думала, это номер Полетт. — Она подняла полные горечи глаза к громадному распятию, висевшему на стене собора. — Но это оказался номер в кафе. Они никогда ничего не слышали о Полетт.
— Ты уверена?
— Не глупи, Дэниел, — огрызнулась Иза. — Конечно, уверена.
У входа зазвонил колокол, призывая на утреннюю мессу. Люди входили и садились на свои места, служба началась.
— Что мне теперь делать, Дэниел? Даже Авраама Бог пощадил. Я отдала все, что имела. Мою карьеру. Моего сына… — Она замолчала, не договорив.