— С нами бог, — закричали подмастерья, — он отдал врага в наши руки. Бей кровавого герцога, властителя костров, повелителя топоров!
И все — молодые и старые — громовыми голосами прокляли дьявола и, окружив его кресло, занесли над ним брусья и молоты.
Но Сметсе остановил их.
— Если вашей светлости дороги ваши благородные кости, — обратился он к дьяволу, — соизвольте поскорее пожаловать мне еще семь лет. Сейчас не до смеха, как я полагаю.
— Бас, с чего это ты стал таким добрым? — удивились подмастерья. — И зачем ты ведешь такие долгие и почтительные переговоры с этим негодяем? Позволь нам переломать ему все кости, он тотчас же даст тебе семь лет.
— Семь лет, — завопил дьявол, — семь лет! Ни секунды он не получит. Ну так бейте же, гентцы, бейте льва, попавшего в сети! Прежде вы не знали в какую нору забиться, чтобы спастись от него, когда он, свободный, грозил вам своими когтями. Глядите, фламандские трусы, как презираю я вас и ваши угрозы!
И он плюнул на них.
Тут все брусья, молоты и прочие инструменты мигом обрушились на него, и удары посыпались градом, кроша и ломая его кости и железные латы. А Сметсе и подмастерья, без передышки колотя дьявола, приговаривали:
— Мы были трусы, потому что мы были добры, справедливы, доверчивы, мягкосердечны; а он был храбр, потому что, имея оружие и солдат, убивал слабых и истреблял безоружных.
— Мы были трусы, потому что хотели молиться богу в чистоте наших сердец; а он был храбр, потому что хотел воспрепятствовать этому, призывая себе на помощь железо, огонь и могильные заступы.
— Мы были трусы, потому что любили посмеяться и выпить по стаканчику, как люди, которые, исполнив свой долг, уже ни о чем больше не тужат; а он был храбр, этот мрачный герцог, потому что бросал в тюрьмы простых бедняков в самый разгар карнавального праздника и сеял смерть там, где было веселье.
— Были трусы и те восемнадцать тысяч восемьсот человек, что отдали жизнь свою во славу божью; были трусы и несметные толпы других, загубленных во всех концах нашей земли твоею свирепой и наглой солдатней, и таким несть числа; а он был храбр, когда приказывал мучить людей, и еще храбрее, когда бахвалился этим на пирах.
— Мы были трусы: после боя мы с пленными всегда обращались, как с братьями; а он был храбр и после поражения во Фрисландии приказал уничтожить своих же солдат.
— Да, мы были трусы: трудясь неустанно, мы наводняли весь мир изделиями наших рук; он был храбрец: прикрываясь религией, убивал без разбора всех зажиточных людей нашей страны — будь то католики, будь реформаты — и грабежом и поборами выжал из нас тридцать шесть миллионов флоринов. Ведь все в мире сейчас перевернулось: прилежная пчела, которая мед собирает, трусиха; ленивый трутень, который мед похищает, храбрец. Так плюй же, благородный герцог, на фламандских трусов!