— Обожаю джин.
— Только джин?
— И джин тоже. Но сегодня немного перебрал с ромом… Он легко пьется, зато потом…
— Зачем вы пришли ко мне?
Полицейский ухмыльнулся. У него были крупные неровные зубы, желтые от табака.
— Обычное дело. Время от времени мы появляемся здесь, поглядываем, отмечаем, кто приезжает к вам в гости, составляем отчет. Сегодня у вас так тихо, что я не выдержал и перелез через ограду…
Он почувствовал, как его захлестывает волна гнева, сметая последние остатки страха, испытанного при пробуждении.
— Но какого дьявола…
— Не кипятитесь, Хемингуэй. Ничего особенного тут нет. Скажу откровенно, чтобы вы меня поняли: вам нравятся коммунисты, а нам нет. Во Франции, в Испании и даже в Штатах у вас полно друзей среди коммунистов. И здесь тоже. Ваш врач, к примеру. А ведь в этой стране идет война, и во время войны коммунисты могут стать очень опасными. Вроде бы сидят себе тихо, носа не высовывают, но все время начеку, дожидаясь своего часа.
— А я-то какое отношение к этому имею?
— Похоже, пока никакого, что правда, то правда… Но вы много болтаете и, как известно, кое-какие деньжата им передали, не так ли?
— Это мои деньги, и я…
— Ладно, ладно, я пришел сюда не затем, чтобы обсуждать ваши деньги или политические вкусы. Верните мне мой значок и пистолет.
— Не видел ни того, ни другого.
— Должны были видеть. Я потерял их где-то между оградой и бассейном. Обыскал все вокруг — ничего. Должно быть, они выпали, когда я перелезал через забор… Вот взгляните, каков результат.
Полицейский повернулся боком, чтобы он увидел разорванный сзади пиджак.
— Сожалею. У меня нет ваших вещей. А теперь отдайте мне мой револьвер и проваливайте.
Полицейский сделал еще один глоток, поставил стакан на стеллаж и пошарил в карманах в поисках сигарет. Закурил, выпустил дым через нос и закашлялся. От кашля глаза у него увлажнились, и казалось, что он разговаривает сквозь слезы.
— Вы осложняете мне жизнь, Хемингуэй. В декабре я выхожу на пенсию, имея за плечами тридцатилетний стаж службы плюс надбавка за физическое увечье: одна сволочь изуродовала мне колено, видите, во что я превратился… Я не могу сказать, что потерял свой жетон, а тем более пистолет, когда вторгался в ваши частные владения. Понимаете?
— Об этом в любом случае узнают. Когда я сообщу журналистам…
— Послушайте, не надо на меня давить.
— Вам, стало быть, можно, а мне нельзя?
Полицейский замотал головой. Он говорил и курил, не вынимая сигареты изо рта.
— Послушайте, Хемингуэй: я никто, я не существую, я просто номер в гигантском списке. Не осложняйте мне жизнь, прошу вас. Сведения о вас, содержащиеся в архивах, попали туда не по моей вине. Моя работа состоит в том, чтобы приглядывать за вами, и точка. За вами и еще за полутора десятками таких же полоумных американцев, которые разгуливают по этому городу и души не чают в коммунистах.