— Это произвол…
— Согласен. Пускай будет произвол. Поезжайте в Вашингтон и скажите это главному боссу или самому президенту. Это они отдали приказ. Не мне, разумеется. Между ними и мной тысячи начальников…
— И с каких пор за мной следят?
— Откуда я знаю… По-моему, с тридцатых годов. Я-то приступил к своей работе два года назад, когда меня назначили в посольство в Гаване. Будь проклят тот час, когда я согласился приехать в эту дерьмовую страну, вы только взгляните: пот с меня льет градом, здешняя сырость добивает мою коленку, а ром ударяет в голову… У вас столько денег, так какого дьявола вас угораздило поселиться здесь?
— Что вы сообщали обо мне?
— Ничего такого, о чем не было известно и без меня. — Он наконец вынул сигарету изо рта и допил остатки джина. — Куда можно стряхнуть пепел?
Хозяин дома подошел к полкам у окна, думая про себя, как будет нелепо, когда этот тип сунет свою вонючую сигарету в великолепную пепельницу венецианского стекла, подарок старой приятельницы Марлен Дитрих. И тогда он метнул ее в полицейского, но тот, несмотря на свой возраст и толщину, сделал быстрое движение и поймал пепельницу в воздухе.
— Спасибо, — сказал он и ухмыльнулся, довольный своей ловкостью.
— Вы не ответили, что вы сообщали обо мне.
— Да будет вам, Хемингуэй… Вы наверняка знаете, что босс Гувер вас не переваривает, верно? — Казалось, толстяк утомился. Он поднял глаза и посмотрел на часы, показывавшие без десяти два. — Я сообщал то, что всем хорошо известно: кто бывает в вашем доме, чем вы занимаетесь с гостями, сколько среди ваших друзей коммунистов и тех, кто мог бы ими стать. Вот и все. А что касается вашего алкоголизма и всяких некрасивых вещей, относящихся к личной жизни, так все это уже было в вашем досье, когда я приехал на Кубу. К тому же я сам слишком много пью для того, чтобы дурно высказываться о своих коллегах. — И он состроил улыбку.
Первым признаком того, что у него поднялось давление, было покалывание в висках, и сразу же наступала тяжесть в задней части головы, где-то в районе затылка. Вслед за этим начинали гореть уши. Но никогда еще он не чувствовал этого столь явно. О каких таких некрасивых вещах из его личной жизни они могли поведать? Что знали о нем эти гориллы, безнаказанно разгуливающие по земле?
— О чем вы говорите?
— Почему бы вам не вернуть мой значок и пистолет, чтобы я ушел тихо-мирно? По-моему, так будет лучше и для меня и для вас…
После короткого раздумья он решился:
— Пистолета я не видел. Ваш значок валялся рядом с бассейном, в беседке.
— Точно, — улыбнулся фэбээровец. — Я так и знал. В какой-то момент я ненадолго присел, чтобы выкурить сигарету. У меня разболелась коленка… А пистолета, будь он трижды проклят, там не было?