Даже Плутарх, с восхищением описывавший деяния Александра, теперь недоволен своим героем. Талантливый грек пытается сгладить не самое лучшее впечатление от «нового» Александра.
Из Гиркании Александр выступил с войском в Парфию, и в этой стране, отдыхая от трудов, он впервые надел варварское платье, то ли потому, что умышленно подражал местным нравам, хорошо понимая, сколь подкупает людей все привычное и родное, то ли готовясь учредить поклонение собственной особе, он хотел таким способом постепенно приучить македонян к новым обычаям. Но все же он не пожелал облачаться полностью в мидийское платье, которое было слишком уж варварским и необычным, не надел ни шаровар, ни кандия, ни тиары, а выбрал такое одеяние, в котором удачно сочеталось кое-что от мидийского платья и кое-что от персидского: более скромное, чем первое, оно было пышнее второго. Сначала он надевал это платье только тогда, когда встречался с варварами или беседовал дома с друзьями, но позднее его можно было видеть в таком одеянии даже во время выездов и приемов.
Зрелище это было тягостным для македонян, но восхищаясь доблестью, которую он проявлял во всем остальном, они относились снисходительно к таким его слабостям, как любовь к наслаждениям и показному блеску.
Царица амазонок разбудила наконец в Александре страсть к слабому полу. Царь с удовольствием предался новому для него пороку; и здесь он не знал меры, как и в любом деле, за которое брался. По примеру Дария, Александр завел гарем в 365 наложниц (по числу дней в году), который обслуживала толпа евнухов. Александра услаждали самые лучшие азиатские красавицы. Каждую ночь они становились вокруг царского ложа, как пишет Диодор, чтобы он мог выбрать ту, которая проведет с ним ночь.
Воины были не столь снисходительны к новому образу жизни царя, как пытается представить Плутарх. «В эту пору во всем лагере все стали возмущаться тем, что Александр оказался таким выродком по сравнению с отцом своим Филиппом, что даже отрекся от своей родины и перенял те самые персидские нравы, вследствие которых персы были побеждены», — выражает настроение македонян Юстин.
С Юстином соглашается и Курций Руф:
Все это в соединении с роскошью и чужеземными привычками вызывало открытое недовольство неискушенных в разврате старых воинов Филиппа, и во всем лагере были одни думы и речи, что с победой они потеряли больше, чем захватили на войне; что, покорившись чужеземным обычаям, они сами оказались побежденными. С какими, наконец, глазами явятся они домой, как бы в одежде пленников. Им стыдно за себя; а царь их, больше похожий на побежденного, чем на победителя, из македонского повелителя превратился в сатрапа Дария. И царь, понимая, что он глубоко оскорбил своих друзей и солдат, старался вернуть себе их преданность щедрыми подарками. Но я думаю, что ненавистна свободным людям цена рабства.