— Эй, парень! — кричит мне сосед по очереди. — Ты ж еще не поел!
— Оставь его, Джок, — одергивает его приятель. — Ему, видно, надо кого-то проверить.
— Верблюд! Верблюд, вы тут? — Я стою перед вагоном, вглядываясь внутрь, в затхлую темноту. — Верблюд! Вы тут?
Ответа нет.
— Верблюд! Тишина.
Я поворачиваюсь лицом к площади.
— Вот черт! — выругиваюсь я, и пинаю гравий, пинаю снова и снова. — Вот ведь черт!
И тут из вагона слышится похныкивание.
— Верблюд, это вы?
В одном из темных углов раздается приглушенный шорох. Я впрыгиваю в вагон. У дальней стены лежит Верблюд.
Он без сознания, в руке у него пустая бутылка. Я наклоняюсь и поднимаю ее. Лимонный экстракт.
— Кто ты такой, черт тебя дери, и что, к чертям собачьим, здесь делаешь? — раздается за моей спиной чей-то голос. Я оборачиваюсь. Это Грейди. Он стоит снаружи у открытой двери вагона и курит самокрутку. — А, вот оно что. Прости, Якоб. Не узнал со спины.
— Привет, Грейди. Как он?
— Трудно сказать. Как вчера вечером надрался, так и не поймешь.
Верблюд всхрапывает и пытается перевернуться. Левая рука безжизненно болтается на груди. Он облизывает губы и принимается храпеть.
— Сегодня приведу врача, — говорю я. — Приглядишь за ним покуда?
— А то как же, — обиженно отвечает Грейди. — Что я тебе, Черныш, что ли? Кто, как ты думаешь, присматривал за ним этой ночью?
— Ну, что ты, Грейди. Ей-богу, я не хотел. Послушай, если он протрезвеет, не давай ему снова напиться. Я вернусь с врачом.
Врач взвешивает отцовские карманные часы на пухлой ладони, переворачивает и разглядывает через пенсне, а потом открывает, чтобы взглянуть на циферблат.
— Хорошо. Пойдет. Так в чем же дело? — интересуется он, опуская часы в карман жилета.
Мы с ним в коридоре рядом с купе Августа и Марлены. Дверь в купе все еще открыта.
— Нам нужно будет кое-куда прогуляться, — говорю я шепотом.
Врач пожимает плечами:
— Что ж. Пойдемте.
Когда мы выходим из вагона, он поворачивается ко мне:
— Ну, и где же я смогу вас осмотреть?
— Не меня. Моего друга. У него что-то не так с руками и ногами. Ну, и не только. Лучше он сам расскажет.
— Вот как! — говорит врач. — Мистер Розенблют дал мне понять, что у вас проблемы… личного плана.
По мере того, как мы идем вдоль рельсов, выражение его лица меняется. Когда ярко раскрашенные вагоны первой части поезда остаются позади, на лице появляется тревога. А когда мы подходим к разбитым вагонам Передового отряда, ее сменяет отвращение.
— Сюда, — говорю я, запрыгивая в вагон.
— И как, скажите на милость, мне туда забраться?
Из тамбура появляется Граф с деревянными сходнями. Он спрыгивает на землю, подносит сходни к дверному проему и хорошенько прихлопывает. Недоверчиво их оглядев, врач карабкается в вагон, чопорно держа черный чемоданчик прямо перед собой.