Я пялюсь на свою тарелку, которая буквально ломится от еды: тут тебе и свиные отбивные, и капуста, и картофельное пюре, и печеные яблоки. Надо же, весь день вкалывал как проклятый, а на еду даже смотреть не могу.
Уже около семи, но солнце все еще высоко, а воздух до сих пор не остыл. Местность сильно отличается от той, что мы оставили позади, на северо-востоке. Это совершенно высохшая равнина. Ярмарочная площадь заросла высокой травой, вытоптанной, покоричневевшей и ломкой, словно сено. А по краям, вдоль путей, все заполонили сорняки с жилистыми стеблями, мелкими листочками и скученными соцветиями. Они как будто созданы для того, чтобы тратить жизненные силы впустую, вытягиваясь все ближе к солнцу.
Проходя мимо конюшни, я замечаю в ее скудной тени Кинко. Перед ним елозит, припав к земле, Дамка, и каждые несколько дюймов беспомощно оставляет за собой коричневые лужицы.
— В чем дело? — останавливаюсь я рядом с ними.
Кинко угрюмо поднимает на меня глаза.
— А что, разве не видно? Ее несет.
— Что она ела?
— Поди уследи.
Наклонившись, я разглядываю одну из лужиц: вдруг это просто глисты? Но, похоже, все чисто.
— Спроси на кухне, нет ли у них меда.
— Чего-чего? — Кинко выпрямляется и косится на меня.
— Меда. А если вдруг найдется порошок из коры вяза, можешь добавить туда же. Но и ложки меда должно хватить.
Кинко хмурится, уперев руки в боки.
— Ладно, — с сомнением в голосе говорит он и отворачивается к собаке.
Я продолжаю свой путь и в конечном счете обосновываюсь на островке травы неподалеку от зверинца «Братьев Фокс». Вокруг зловещая пустота, как если бы он стоял посреди минного поля. Никто не решается подойти ближе чем на двадцать ярдов. Внутри, должно быть, сущий ад, но чтобы туда зайти, мне пришлось бы для начала связать по рукам и ногам Дядюшку Эла и Августа и угнать фургон с водой. Я все больше впадаю в отчаяние и дохожу до того, что не могу усидеть на месте. Вскочив на ноги, я спешу в наш зверинец.
Хотя корыта наполнены водой, а вентиляция работает исправно, животные от жары впали в оцепенение. Зебры, жирафы и прочие травоядные стоят, вытянув шеи и полуприкрыв глаза. Даже я, к глазам и ушам которого безжалостно липнут мухи, не шевелится. Я сгоняю пару штук, но они тут же возвращаются. Безнадежное занятие.
Белый медведь развалился на брюхе, вытянув вперед морду. В покое он кажется безобидным и даже симпатичным, нижняя часть туловища словно бы притягивает его к земле. Он глубоко, прерывисто вдыхает и испускает протяжный то ли стон, то ли урчание. Бедняга. Едва ли в Арктике бывает так жарко.