Марсия не могла не раздвинуть занавески и не поглядеть на огромное звездное небо, с полоской дневного света на горизонте и сердитым черным океаном внизу. Она испытывала удивление и волнение и не могла уснуть. Каким удовольствием было бы впервые проделать это путешествие с Джеромом! Она так мало с ним путешествовала. Как ясно и с какой болью вспоминала она его таким, каким он был после смерти ее отца, когда он впервые осознал, что она взрослая молодая женщина, и явно влюблена в него. Она тотчас ощутила, что он изменился, когда вернулся из Японии. Он никогда не был веселым и беспечным, но теперь он казался более мрачным и серьезным, чем раньше. Временами она чувствовала, что его что-то тревожит. Может быть, это была тень Хиросимы? Она не знала. Она знала только, что способна заставить его засмеяться и что, благодаря ей, он мог на время забыть о том, что оставил в Японии, чем бы оно ни было.
Ее мать хорошо видела, что происходит, и старалась использовать против этого все свое влияние.
— Он мне напоминает Люцифера, Марсия, — сказала она однажды. — У меня такое неприятное чувство, будто мой дом навещает черный ангел.
Марсия восприняла поэтичность образа, и это усилило для нее обаяние Джерома. Ее мать сказала:
— Ради Бога, забудь его, дорогая. Он слишком стар для тебя. Кроме того, ни одна женщина в здравом уме не выйдет замуж за ученого. Наука хуже профессии медика, даже хуже, чем гольф.
— Но ты же вышла замуж за ученого, — сказала Марсия.
Миссис Ванс грустно кивнула:
— Да, и восемь вечеров из каждых семи я не могла сказать, будет ли он к обеду.
Но Марсия знала, что в ней говорила любовь и что она не поменялась бы местами ни с одной из женщин. Поскольку Марсия страстно любила отца, Джером ей казался самым подходящим мужем.
Вначале их семейная жизнь была чудесной. Если ему нравилась ее молодость, смех и жизнь, то ей нравилась в нем мудрость взрослого. В течение первого года или около того, она чувствовала, что его тянет к ней так, как будто она является для него своего рода спасением, как будто в ее объятиях его ждала безопасность, которую он не мог обрести больше нигде. Она не понимала, но удерживала его вблизи и строила свою жизнь вокруг него и для него.
Одно было странно — его нежелание говорить о Японии. Или, по крайней мере, он говорил о ней поверхностно. Однажды она спросила его, вернется ли он когда-нибудь туда, и он неожиданно рассердился так, что испугал ее. Но потом он схватил ее в объятия, и она знала: что бы ни рассердило его, не она вызвала его гнев.
Однако вскоре после рождения Лори он вернулся в Киото. Сначала Марсия не придала этому значения. Он мало говорил ей о своей работе — как ее отец мало говорил о ней своей жене и дочери — но она знала, что его интересуют эксперименты, в особенности эксперименты одного ученого в Киото. Почему-то не казалось странным, что он должен вернуться в Японию и продолжить работу, которую он оставил после смерти ее отца. Он, в конце концов, пошлет за ней, и она охотно присоединится к нему.