— Так неловко же! Да и не стоит свои слезы чужим людям казать.
— Мне все равно. Без нее было горько, и с ней не станет лучше. Плеснула бы керосина — и спичку...
— Окстись ты, головушка бесшабашная! — запричитала Анна. — Ну, а как, не дай бог, услышат? Собирайся живей, а я побегу.
Анна вбежала в прихожую в тот момент, когда туда входили Стрюков, Ирина и незнакомый военный в серой солдатской шинели и шапке. За ними, держась на почтительном расстоянии, Василий нес чемоданы и вещевой мешок.
— Цветочек ты мой лазоревый, ждали мы, заждались и ждать устали, — запричитала бабушка Анна и кинулась обнимать гостью.
На губах Ирины появилось подобие улыбки.
— Жива, старая?
— Все бог терпит. Топчусь, пока ноги носят...
Не дослушав, Ирина обратилась к отцу:
— Папа, знакомься, поручик Обручев, — кивком она указала на человека в шинели. — Григорию Ивановичу негде остановиться, и я пригласила его к нам.
— Так о чем же речь! — с готовностью воскликнул Стрюков и широко раскрылил руки, словно намереваясь в порыве радости заключить гостя в свои могучие объятия. — Милости просим! Оставайтесь у нас, хорошим людям всегда рады. И места хватит. Анна, иди-ка наверх, комнату отопри. Ту, угловую.
И приготовь, чтоб там было все как следует.
— Благодарю вас. — Обручев чуть заметно поклонился и по-военному прищелкнул каблуками.
— А у меня там открыто? — спросила Ирина.
— А как же?! Все готово. Я и открыла и свет зажгла. Печку каждый день топим, — сказала бабушка Анна и заторопилась по лестнице наверх.
— Тот чемодан ко мне, — приказала Ирина Василию, молча стоявшему посреди комнаты. — А это оставь. — Она указала на второй чемодан и вещевой мешок и, чуть улыбнувшись спутнику, добавила: — Располагайтесь. Я скоро.
Ирина и Василий вышли.
В глубине души Стрюков был не особенно доволен появлением в доме постороннего, да еще в такой радостный момент.
Плохо, когда перед тобой незнакомый человек, ничего о нем не знаешь, а должен завести разговор, и стоишь, словно чучело огородное, соображаешь, с какого боку подступить и о чем спросить, чтоб не выглядеть профаном, а то и вовсе круглым дураком.
Ступая на носки, чтобы не нашуметь, в прихожую возвратился Василий. Чуть помедлив у входной двери, он несмело спросил:
— А извозчика как?
— Извозчика? — не сразу сообразил Стрюков. — Ах, да, извозчика! Отпускай.
Стрюков вытащил из бокового кармана пиджака перехваченный резинкой бумажник, не глядя, выхватил несколько новеньких хрустящих бумажек и подал Василию.
— На вот, заплати и отпусти.
Василий взглянул на деньги, бросил ошалелый взгляд на Стрюкова, беззвучно шевельнул губами и, ступая так осторожно, будто шел не по паркетному полу, а по хрупкому настилу из стекла, тихонько удалился, бесшумно прикрыв за собой дверь.