— Согласен, — кивнул головой Воробьев.
Цехковели одобрительно улыбнулся, взял в руки микрофон, сказал, почти касаясь губами сетки:
— «Восьмой», я — «Первый». Приказ брать их во время сделки. Султан выехал на машине с дачи и ждет гостью у касс Аэрофлота.
Тихий, пропитанный густой влажностью батумский вечер навевал истому и такое благодушие, что не хотелось ни о чем думать. Теперь Жмыху не было страшно, как тогда, у трапа, когда он увидел уткнувшегося в собственную кровь Федотова. На него, словно после недельного запоя, нашло опустошение, и он желал только одного: чтобы все это кончилось и он смог поскорее вернуться в Одессу.
Около увитого плющом туалета Лисицкая неожиданно остановилась и, мягко тронув своего спутника за рукав, быстро свернула в сторону.
Появилась она минут через пять.
Жмых, который все это время с безразличным видом ждал ее, поначалу даже не поверил своим глазам: перед ним стояла вроде бы прежняя Ирина и в то же время совсем другая. Это была красивая молодая блондинка, которой никак нельзя было дать больше тридцати лет.
— Ну ты даешь! — только и сказал Жмых.
— Хочу мужчинам нравиться, — обнажая в улыбке красивые зубы, сказала Лисицкая.
— Уж не мне ли?
— Тебе, — сказала Ирина и добавила: — Ну пошли, что ли?
Когда разъяренную, всклокоченную, со съехавшим набок париком Ирину Михайловну ввели в кабинет Цехковели, майор не скрывал своей радости.
— Панимаешь, а мы, отрабатывая дело Мдивани, с ног сбились, кушать почти перестали, молоденькую блондинку искали. А она вон, оказывается, какая блондинка! Арти-истка! — не то с издевкой, не то уважительно протянул он.
Ирина Михайловна хотела было сказать что-то резкое, злое, язвительное и до конца попытаться проиграть роль невинной жертвы, которая попалась на удочку пропойце-саксофонисту, но, услышав фамилию батумского зубного техника, которому она два года назад продала точно такие же золотые пластины, приобретенные ею в Латакии, сразу сжалась, по правой стороне лица пробежал нервный тик, щека исказилась, и она пристальней обычного всмотрелась в лицо Воробьева. И по мере того как вспоминала, что видела его на судне, ее тонкое лицо кривилось все больше и больше, в какой-то момент она, видимо, все поняла и, пытаясь хоть что-то сделать для себя, почти выкрикнула гортанным голосом:
— Я хочу сделать официальное заявление. Перед уходом из Одессы меня шантажировал по телефону неизвестный мне человек, который требовал деньги за убитого Часовщикова, который был чьим-то перекупщиком. Часовщикова убили сбежавший из колонии Монгол и Колька Парфенов. Я требую занести это в протокол!..