— Важным? — после недолгой паузы фыркнула женщина. — Это да, важной она с самого детства была. "Уеду, — говорит, — в город, что мне тут в грязи сидеть?". Сколько горюшка я с ней хапнула, это же уму непостижимо. Одно грело — училась она хорошо, в институт поехала поступать… Здесь только на выходных появлялась. Завалится на диван и спит, нет, чтоб матери по хозяйству помочь…
Дальше запись прервалась, Никита протянул руку и нажал на кнопку.
— Она там мне фотоальбом показывала, грамоты Ларисы… Словом, ничего интересного. Бутылочку она выкушала почти в одно рыло, а потом у нее язык развязался еще больше. Не любила она доченьку, сильно не любила… Слушай…
Голос в динамике стал другим. В интонациях проскальзывала пьяная истерика, язык женщины заплетался, периодически уводя повествование в сторону, и если бы не жесткие рамки, в которые загонял собеседницу Никита, вряд ли я смогла бы что-то разобрать.
— …А потом у нас по соседству Маринка Велючинская поселилась. Откуда взялась — никто не знал… Вон тот дом… Ага, с красными воротами, что завалился почти. Он и тогда почти такой же был, бабка там жила глухая, слепая, Соня… Вот Маринка ей кем-то приходилась, не то племянницей, не то внучкой двоюродной. Из-за этой сучки все и случилось тогда…
— Что случилось?
Бульканье и звон стекла друг о друга. Выдох и довольное кряканье.
— Вторая бутылка, — пояснил Никита. Голос что-то пробубнил. Звякнула не то ложка, не то вилка. Снова зажурчала наливаемая в сосуд жидкость.
— Ларка с Маринкой сильно сдружились, хоть я и говорила — не водись ты с этой цыганщиной…
— Цыганщиной?
— Ну да. У Маринки отец вроде бы цыган был. Она сама из себя такая чернявая, глазищи в пол-лица, волосы до пояса… И ходила всегда в юбках до полу, чтобы в брюках или там в коротком чем-то — никогда… Лариса здесь работала, в прокуратуре… И я ведь, дура старая, не замечала сперва ничего такого. Ну, дружат девки, ну ночует там Ларка, а Маринка у нас — чего такого? А однажды я с посева вернулась раньше времени… Мне же от государства двадцать пять гектар начислено было как передовику… Сейчас грамоты покажу…
— Не нужно, я верю… Так вернулись вы с поля — и что?
— Как — не нужно? Нет, я покажу… А что вы спросили?
— Вы вернулись с посева — и? Что увидели?
Что-то снова звякнуло, а потом женщина потихонечку заплакала тоненьким голосом. Я поежилась.
— Ой, да за что мне такая беда? Я ж на нее, сучку окаянную, всю жизнь положила, а она… Да разве ж я знала, что мне на старости лет такое увидеть придется? Да кабы я подумать такое могла, я б ее еще в колыбели удушила…. Муж, покойник, не дожил, слава богу, не узнал позора такого…