— Послушай. Сейчас я тебе кое-что расскажу, если обещаешь, что не будешь его этим дразнить.
— Крест истинный! Кого его — и чем дразнить?
— Старого Генри. После того, как он со скалы навернулся. Знаешь, когда его привезли сюда с порубки, он тут страшно рвал и метал, хорохорился, а потом, когда к доктору его потащили, он держался крепко, как кремень. Ну, ты его сам знаешь. Он и не пискнул, когда его обследовали — только заигрывал с сестричками и подшучивал над ними, что они так деликатничают. «Подумаешь, крылышко обломил, — все ворчал он. — Да со мной вдвое похужейше бывало — и даж втрое! Давайте, уже вставьте эту костяку на место! У меня работа горит! Ррры!»
Мы оба посмеялись над ее гравийноголосой озвучкой сердитого персонажа.
— Но вот, — продолжала она, вернувшись к конспиративному полушепоту, — они достали иглу. Не то чтобы очень большую, но достаточно большую. Я знала, как старикан относится к иглам, и видела, как побелело его лицо, в тон простыне. Но он же не мог потерять фасон, правильно? И он держал фронт. Все ворчал: «Давайте, давайте, давайте. Тыкайте в меня этой дурой, чтоб я уже встал и пошел на работу!» И когда его кололи, он — после всей-то его крутизны и отваги перед лицом медицины и переломов костей, — он лишь вздрогнул и покривился. Но мы кое-что услышали. И когда я посмотрела вниз — увидела под ним большую лужу на полу!
— Быть не может! Генри? О нет! Генри Стэмпер? Уууй! Боги, боги… — Я ржал так, как, наверно, не ржал уж много лет. При мысли о его обескураженной физиономии я весь обратился в комок беззвучных судорог, — О господи… красавец… боже мой…
— А когда… о, дослушай уж, — продолжила она шепотом, — когда стали переодевать его в пижаму, когда укол его вырубил… мы увидели, что дело не ограничилось малым.
— О господи… изумительно… как много я пропустил…
Мы смеялись, пока не выдохлись и не уперлись в неловкую пустоту, из тех, что всегда следуют за долгим смехом, подобно той тишине, что сопровождает раскат грома; мы молчали, неуютно и — несомненно, с ужасной ясностью, осознавая, какая мысль у каждого из нас на уме. Но какой смысл пробовать? — вопрошал я себя, уставившись на прядь ее волос, что пламенеющей стрелкой летела вниз, по краю ее отрешенного лица, целя под воротник рубашки… Чего мечтать-то? У тебя не получится — вот и все. Ты сам себя на это обрек. Давно пора было понять, что тот же серп слабости, каким ты стяжал победу над Братцем Хэнком, непременно подведет при жатве колосьев той победы. И следовало б знать тебе, что добыча, отвоеванная у него посредством вялого бессилия,