— Целых шестьдесят лет. С того самого… с того… черт тебя, Стоукс, не могу вспомнить, когда все началось, так давно это было!
— Ах, Генри, Генри… — Мозгляк решил признать огонь, бросившись на него с тотальным огнетушителем. — Ужели ты вправду сможешь припомнить, за все эти годы, что худое от меня, кроме полезных советов, весьма полезных, по моему разумению. Сможешь ли?
— Вроде? Вроде твоего совета убираться нам с Беном, Аароном и мамой в Юджин и сесть на пособие, потому как не пережить нам одним зиму в лесах? Новички, не привычные к лесам, говорил ты, не протянут здесь зиму. Припоминаешь такой советик? Что ж, мы, кажется, замечательным образом выжили, если память не подводит…
— Твое упрямство стоило жизни твоей матери в ту зиму, — напомнил Мозгляк.
— Стоило жизни? Она умерла! Леса тут ни при каких делах. Она просто заболела, слегла и умерла.
— В городе этого бы не случилось.
— Это могло случиться где угодно. Она умерла в тот год, потому что уверилась, будто обречена на неизбежную гибель.
— Мы протягивали руку, неизменно.
— Не буду спорить. Протянули вы руку к нашей лавке кормов.
— Мы бескорыстно давали все необходимое…
— А какой расплаты желали? Наш дом и скарб? Закладная, кабала лет на десять?
— Генри, это несправедливо. Организация никогда не предъявляла таких требований.
— Не буквально так записано было, но смысл таков. И я не припомню, чтоб твой папаша — или вся эта чертова организация — терпели убытки от подобных бескорыстных подношений. Нет, ваша благотворительность в накладе вас не оставляла.
— Пусть и так, но мы лишь отстаивали интересы общины, и никто не посмеет обвинить нас в ином.
Прежде чем Генри ответил, дверь открылась и вошла медсестра с бумажным стаканчиком кофе. Поставила его на прикроватную тумбочку, окинула взглядом молчаливых мужчин и поспешила удалиться, ничего не сказав. Генри взял стаканчик и пригубил. Он смотрел на Мозгляка сквозь кофейный пар. Когда он отнял стаканчик от губ, Хэнк заметил, что ободок в одном месте расплющен — там, где встретились два зуба из трех. Генри поставил стаканчик обратно на тумбочку, не отрывая взгляда от склоненной головы Мозгляка. Вытер рот рукавом белой фланелевой пижамы. Мозгляк все тряс головой, досадливо поклохтывая на неуравновешенность товарища.
— Мозгляк, — наконец ровно сказал Генри, — у тебя табачок при себе?
Лицо Мозгляка просветлело.
— Конечно, конечно. — Он вытащил жестянку из кармана пиджака. — Вот, позволь, я…
— Давай сюда.
Мозгляк сморгнул, затем осторожно положил жестянку на одеяло, нераспечатанную. Генри взял ее. Принялся вертеть баночку в розовой ладони, натужно толкая крышку большим пальцем; по чуть-чуть, по чуть-чуть, по чуть-чуть… Хэнку страстно хотелось выхватить эту жестянку, быстро свинтить крышку, избавить и себя, и отца от этого скорбного труда, что казался все бессмысленнее. Но почему-то он не решался показаться из своего укрытия за занавеской. Мялся — пока дело не разрешилось без его участия.