Мария должна оставить теплый барак и уйти, может быть, под пули часовых. И кто знает, что принесет она оттуда! Хотелось верить, что Мария вернется, и окажется, что ничего страшного там нет. Приходил как-то в барак немецкий врач.
– Мы есть великий национ! Мы любим детки ви блюмен, как цветики!
Гитлеровец вынул из бумажника фотографию: «Битте, смотреть!» Карточка переходила из рук в руки. Узницы увидели трех гладко причесанных мальчиков. Чинно стояли они возле миловидной полной женщины.
– Это есть майн фрау и детки. Двайка и еще одна мальшик, – объяснил врач. За стеклами его очков спокойные голубые глаза.
Робко постучалась надежда. «Семейный. Любит детей. К тому же врач!»
Немец кладет бумажник в карман мундира. Над карманом полоска цветных орденских планок и железный крест. Тусклым серебром отсвечивает орел, распластавший крылья. В когтях зажата свастика.
Глаза узниц тускнеют. Снова их охватывает отчаяние
«Что мы видели здесь человеческого? Чем этот фашист лучше тех, которые сортировали эшелон, отправляя старого и малого на газ»…
Дрожало раскаленное небо над трубой крематория. Валил черный, жирный дым. Жизнь металась между отчаянием и надеждой…
***
То, что готовилось давно, произошло в эту холодную безжалостно дождливую, но поэтому спасительную ночь.
Мария ушла, чтобы пробраться к тому бараку. Он вроде не отличался от других. Но для узниц тот барак – дворец. Ведь в нем их дети. Самые прекрасные и умные. Те, которых они хотели видеть сильными, счастливыми. Опорой и защитой.
Это не обычные дети. Это – близнецы. Именно близнецов почему-то отбирали эсэсовцы и отводили в тот барак.
Стоит произнести леденящее «эс-эс» – и дворца нет. Там тюрьма. Оттуда нет вестей. Стены того барака в броне безмолвия. Рвутся к нему материнские сердца, но разбиваются, как волны о камни…
Женщины понимали: «Мы живы, пока там наши дети… Коса «селекции» только поэтому и обходит нас».
Живы… Жизнь… Искрой вспыхивали эти слова и тут же угасали. В концлагере бушевала Смерть…
…Марию предложила послать в тот барак Евгения Лазаревна, «мама». Евгения единственная в бараке не имела в лагере своих детей. И когда Юрек и Арон остались одни на этом поле смерти, Евгения сказала: «Это – мои». И пошла с ними. Бесстрашная – она больше всего боялась, чтобы страх не поселился в бараке, не одолел и ее.
Почему должна пойти Мария?
Маленькая, худенькая, Мария, казалось, была соткана из мужества. На том злосчастном аппеле [1] , когда все отказались забрать чужие посылки, она была первая, к кому подошла ауфзеерка[2]. Взглядом в упор встретила она эсэсовку, когда та подняла на нее руку. Не отвела глаз и после второй пощечины. Злосчастным был тот аппель.