А люди... Люди дают им смятые десятирублевые купюры, достают их из карманов пальто, кожаных курток, джинсов, быстро суют в маленькую грязную детскую ладошку и быстро уходят прочь. Людям безразлично. С неба сыплет холодный снег, заваливается за худенькую шею... Замерзают мальчишки, замерзают их души.
Давным-давно был город Новокуйбышевск. И были там мальчишки, разные мальчишки. Они росли в теплицах, спрятанные от морозов и вьюги. Но потом пришло время, другое время, этих мальчишек выкинули на произвол судьбы, искалеченных после многочисленных вечеринок и шоу педофилов, искалечив их души, сломав даже шипы.
Я видел одного такого. Его зовут Илья. Я понял, о чем эта песня. Когда Шатунов пел ее на весь Советский Союз, что люди знали о «бойлаве»? Ничего... И не узнают еще долгое время. Время беспощадно к нам. Мы же – «бойлаверы» - огоньки на фитиле горящей свечки. Не более того.
21 января 2008 \ 11:47
Поезд «Алматы – Москва» проездом через Оренбург.
Taller
Посвящаю своим врагам.
Любите жизнь.
Памяти Никиты Полетаева.
(7.05.1995-3.02.2008)
Стены впитывают в себя мое нарастающее одиночество; и я все шепчу твое имя, день за днем, ночь за ночью, я шепчу твое имя. Плоть от плоти, твоя страсть и моя похоть, мой мальчик и моя любовь. Каждый раз, когда я просматриваю твои фотографии, я совершаю маленькое сумасшествие: все вокруг становится нереальным, исчезают детали; растворяются улицы, дома, машины, пешеходы; остается только твое лицо, лицо мальчика двенадцати лет. И все. Больше ничего. Только ты.
Безмолвно тычусь губами в пустое пространство в поиске твоих губ. Наощупь, как слепой, ищу руками твое лицо. Твое имя витает в воздухе, чтобы безмолвной тихой бабочкой-белянкой осесть на языке. Проблески света сквозь занавешенное окно. Маленькое лучистое сияние зимнего солнца сквозь вязаные дырочки белых голландских шторок. И мне кажется, что это тот же самый Солнечный Лучик, что и год назад в Казахстане, на твоих ресницах. Я помню росинки детского пота на твоих полуоткрытых губах, я помню эти же росинки посреди твоих острых лопаток, на изгибах твоего позвоночника, на выпуклости персиковых ягодиц.
Я люблю тебя...
Я готов повторять это снова и снова, вновь и вновь, пока мои губы не обветрятся на восточном солнце или не замерзнут на сибирском морозе.
Люби меня нежно... люби меня сладко...
Я пытался забыть...
Были ночи, когда ветер сходил с ума и разрывал в клочья листья деревьев; были ночи, когда снег крупными хлопьями падал на лозы зеленого виноградника в окне деревенского дома; были ночи, когда я заворачивался в пальто, закутывая шею красным индийским шарфом, ощущая свое никчемное одиночество; были ночи, когда я заходил в местный ресторанчик Coronae в провинции Гронинген, чтобы попить горячего кофе и послушать говор датчан, чтобы только не думать о тебе, чтобы не ненавидеть себя. А потом всегда наступало кельтское утро; в окно светило тусклое солнце и болело горло от холодной водки. И запах спирта выветривал запах кофе. Я пытался забыть... но среди всего этого всегда было одно: люби меня нежно… люби меня сладко…