После этого они отправились в бордель. Как мичманам, им разрешалось посещать офицерский бордель. Рамер рассказал, что там есть одна дамочка по имени Лa-Жон — дочь малайца и мулатки, а может, просто креолка. Как бы то ни было, она носит прозрачное лимонно-желтое платье, под которым ничего нет, волосы у нее черные как смоль, грудь подкрашена и…
— Хватит, — сказал Тайхман. — Такую мне и нужно.
— Черт, нас опередили, — рассердился Рамер, когда они вошли в бордель.
— Да, эта женщина знает, что такое шик, настоящий шик. А этот тип с ней — наш командир.
— Лютке?
— Да. Бывает же такое!
— Это плохо?
— Да нет, черт возьми, но лучше зайдем попозже.
Они вышли на улицу. Рамер почесал живот и сказал:
— Ты, наверное, большой оптимист. Она ведь к тому же очень дорогая, а мы всего лишь мичмана.
— Ей наплевать на звания. По крайней мере, мне так кажется.
— А что же ей нужно?
— Наверное, приятная внешность.
— Ну, я в это не верю. Об этом и речи быть не может. Ее интересуют только деньги, и больше ничего, — сказал Рамер и снова почесал живот, на этот раз сильнее.
— У тебя что, блохи?
— Да нет. Я вот что хотел спросить: у тебя есть деньги?
— Мне хватит, — сказал Тайхман, скосив глаза на Рамера.
— Можешь одолжить мне немного?
— Только не на Лa-Жон.
— Очень жаль, — вздохнул Рамер. — Но если ты прав и ей нужны не деньги, а что-нибудь другое, то я и без денег проведу с ней вечерок. Другому бы она отказала, но только не мне.
— О себе я такого сказать не могу. Мне определенно нужны деньги. Она на меня и не взглянет, если у меня карман будет пуст. Так что много я тебе дать не смогу. Ты понял?
Рамер закурил сигарету.
— Что ты напишешь его родителям?
— О том, что мы отрезали ему ногу, я писать не буду. Напишу, что он был убит на палубе и умер мгновенно. — Тайхман произнес эти слова быстрее, чем говорил всегда.
— А какую дату ты собираешься поставить? Мне это нужно знать, поскольку я отвечаю за начисление жалованья.
— Ту, что нужно. Не думаю, что его родители смогут увидеть боевой журнал нашей лодки. Если они не откроют гроб, все будет в порядке.
— Я не думаю, что они его откроют. Я бы… Слушай, кто это?
— Ага, глаза вылупил?
— Боже милостивый, какая походка!
— Это самый красивый мужчина во всем немецком флоте. Его превосходительство Эренфрид Бертольд князь фон Витгенберг-Вайсенштайн.
— Откуда ты его знаешь?
— Это наш старпом.
— А как мне к нему обращаться?
— Ну, не на суахили же.
Старпом и вправду шествовал как принц. На нем была великолепно подогнанная синяя форма из дорогой саржи; обветренную шею оттенял воротник шикарной белой рубашки, открытый таким образом, чтобы были видны волосы на груди. На ногах были белоснежные теннисные туфли, почти полностью прикрытые широкими штанинами брюк. В левой руке он держал фуражку, как оперные певцы обычно держат шляпу, а правой размахивал тростью. Но самым поразительным в его костюме были знаки отличия. На левой стороне груди не было ничего, зато на правой красовался вышитый золотом немецкий крест, а в верхней петлице кителя, словно маятник, раскачивался на красно-белой ленте Железный крест 2-го класса. Из нагрудного кармана торчал кончик белого шелкового носового платка, сложенного в форме веера.