Но хватит об этом. Я хочу сказать тебе еще одну вещь. Теперь, Ганс, слушай внимательно. Я решил перейти в наступление и спросил Дибольта: «Значит, вы отрицаете режим, при котором мы сейчас живем?» — «Да». — «Его философию? Его идеи?» — «Да». — «Его цели?» — «Это преступные цели». — «Фюрера?» — «Фюрер — воплощение Антихриста. Его философия безбожна, это философия язычника. Меня не обманешь лицемерными заявлениями, которыми он заканчивает свои речи: „Господь Бог защитит наш народ“». — «А другие священники тоже разделяют ваши взгляды?» — «Да, как и все истинные христиане». — «Значит, вы полностью разделяете точку зрения моего отца?» — «Полностью и безоговорочно». — «Я хотел сегодня снова услышать это из ваших собственных уст. Вы сказали, что я не был в церкви со дня конфирмации. Это было правдой до недавнего дня, когда я снова побывал в церкви. Я зашел туда из чистого любопытства. Мне хотелось узнать, останусь ли я столь же безразличным к религии, как и прежде. Церковь была полна; большинство из собравшихся составляли старики, женщин было больше, чем мужчин, и, сказать по правде, красавиц среди них не было — я замечал это и раньше, когда еще был ребенком. Играл орган. Собравшиеся пели: „Мы пришли помолиться…“, вы ведь знаете этот псалом?» — «Конечно». — «Я слушал чтение второй главы Откровения. Если я правильно помню, она гласит: „Не бойся того, отчего тебе придется страдать. Поверь, дьявол бросит иных из вас в тюрьму, и тебя могут подвергнуть пыткам; и ты будешь страдать десять дней. Будь верен даже под угрозой смерти, и я дам тебе корону жизни“. Вы знаете этот отрывок?» — «Да». — «После этого собравшиеся запели „Рок времен…“. Этот псалом вам тоже известен?» — «Да». — На этот раз его «да» прозвучало очень тихо, почти неслышно. Я продолжал: — «Потом я увидел, как пастор сложил руки и начал молиться: „О Боже, сегодня мы обращаемся к тебе с нашей самой горячей молитвой. Благослови и защити нашего любимого фюрера и его храбрых солдат и даруй нам победу над врагами. Аминь“. Знаете ли, кто был этим пастором?»
— Неплохо, — сказал Тайхман.
— К чести Дибольта надо сказать…
— О какой чести ты говоришь?
— Ну, назовем это так. В любом случае, он покраснел. Но не от гнева. Он зарделся от стыда.
— Подумаешь, покраснел!
— Но ведь есть люди, которые даже не краснеют. Но и это еще не все. Через несколько минут Дибольт оправился от смущения и произнес: «Все мы — простые смертные». — «И потому называем себя проповедниками», — сказал я. Тогда Дибольт произнес: «Написано: кесарю — кесарево». — «Но как же быть, если вы сами сказали, что кесарь — преступник? Вот вы называете себя протестантом. Где же ваш протест? Если бы Лютер узнал, во что так называемые протестанты превратили его учение, он бы перевернулся в гробу!» Дибольт очень расстроился: «Я пережил тяжелую внутреннюю борьбу, решая, не отказаться ли мне от кафедры. Но к чему бы это привело? Мое место занял бы другой пастор, или прихожане вообще остались бы без духовного отца. Стадо без пастуха». Казалось, Дибольт вот-вот разрыдается. Я сказал: «Нет, вам не надо уходить в отставку, вам надо протестовать, божьему человеку. Кроме того, ваше объяснение не содержит ни слова правды. А правда заключается в том, что вы и вам подобные боятся смерти. Самое смешное, что вам нужна смерть и, в особенности, страх смерти, для того чтобы держать людей в повиновении; без этого страха в церкви никто бы не ходил. Без страха смерти и того, что, по вашим рассказам, ждет человека после нее, вы бы не прожили, вы бы умерли с голоду. Вы же сами насаждаете у людей ужас перед смертью. Вы сами создали из смерти культ. И вы тоже, — это я уже обратился к отцу, — вы воспевали ее в гимнах и стихах, как нечто великое, как венец и вершину существования; это вы, религиозные люди, создали культ смерти и назвали ее глубиной души — стремление к смерти, погружение в себя, отречение от мира и так далее. Но ведь Гитлеру только это и надо. Он бросал свои семена в подготовленную почву. А теперь вы сами боитесь. Но не того, что лишитесь своего призвания, семьи и прихожан — нет, вы боитесь, что у вас отнимут жизнь, которую вы так презираете. Вот чего вы боитесь. — Я показал на скрещенные сабли. — Когда вы полны сил, вы изображаете из себя храбрецов с помощью всех этих трескучих фраз. Вы хвастаетесь, вы разглагольствуете о чести, свободе, мужском достоинстве, отечестве; вы пьете пиво, чтобы набраться мужества. Вы цитируете древних поэтов: „Dulce et decorum est pro patria mori“.