– Святая земля, – прошептала она.
Джон бросил на нее пронизывающий взгляд.
– Да. И отец Марка тоже был там, миледи. Их было трое. Не забывай об этом.
Она почувствовала приступ тошноты:
– Что?
– Отец не рассказывал тебе? Много лет назад Марк был оруженосцем твоего отца…
– Что?
– Это было задолго до твоего рождения. Отец Марка Майлз навязал его. Предполагалось, что Гриффин Соваж станет его оруженосцем, но что-то случилось, что-то произошло. Не знаю, как и почему это случилось, но эти три семьи связало нечто странное – возможно, нечестивое. Соважа, фиц Майлза и де л’Ами.
– Марк знает Язычника? – спросила она слабым голосом.
– Марк знал его отца, и да, знает и сына. И у Марка есть причина ненавидеть его, как ненавидел и де л’Ами.
«Ненавидеть… – думала она тупо. – Предполагается, что я должна его ненавидеть».
– Что ты говоришь?
– Я говорю, Гвин, что, если еще раз посмеешь возразить Марку, ты обречена. И Эверут, и ты перейдете под его опеку, и он возьмет тебя в жены.
Она прижала руку ко рту. Страх накатил на нее как волна безумия. Это движение, казалось, разгневало Джона.
– Неужели ночь, проведенная с Язычником, стоит того, чтобы потерять Эверут? – спросил он свирепо. – Почему ты ничего не сказала о своем спасителе?
Лицо его побледнело.
– Боже, храни нас всех, Гвинни. Ты не знала? Да? Она изо всех сил покачала головой, отрицая это, но внутри у нее все кричало: «Да, да. Я знала, что он не тот, кем кажется, и этого было достаточно».
Гвин закрыла лицо руками. Кончики ее пальцев похолодели, и она ощутила щеками их ледяной холод. Она с трудом различала лицо Джона. Оно распадалось и ускользало. Она не могла сфокусировать на нем взгляд.
– У меня нет времени рассказывать тебе истории, Гвин. Если ты хочешь, чтобы Эверут оставался твоим, то он и должен остаться твоим. Кроме всего прочего. Ты меня понимаешь?
Он посмотрел на нее как-то странно:
– Неужели отец не рассказал тебе даже это?
Она инстинктивно потянулась к руке Джона, потому что в этом столь изменчивом мире ей надо было держаться за что-то прочное. Отец знал Язычника. Отец его ненавидел. Значит, было что-то связывающее их семьи.
Джон дотронулся до ее руки, цеплявшейся за него, и на мгновение смягчился, снова став добрым и общительным, каким она знала его долгие годы. Тем, кто мог бы объяснить ей все это безумие.
Но он этого не сделал.
В темном коридоре появился один из людей Кэнтербриджа и сделал ему знак.
– Я должен идти. – Джон обнял ее и повел назад в комнату, задержавшись по пути у двери: – Так будет лучше.
И закрыл за собой дверь.
Гвин уставилась в стену. В комнате стояла оглушительная тишина, такая, что от нее заложило уши. Она опустила взгляд на свои руки, повернутые ладонями кверху и лежащие на коленях. Они были точно такими же, как день назад, как неделю назад, и все-таки не такими. Она тупо оглядывала комнату и видела знакомые предметы – бюро, буфет, стол, но теперь они предстали перед ней искаженными и потому вызывали отвращение.