Говорят, нельзя одновременно иметь два взаимно противоречащих друг другу представления. Сдается, однако, что англичане довольно успешно справляются с этой задачей. Они уже давно приспособились к своему понизившемуся статусу в мире. Тем не менее ослабленное тело как-то сохраняет представление о своей несравненности. Egoїste comme ип Аnglais[29], говаривали в 1930-е годы, и все тут же понимали, о чем речь.
Любовницу Г. Уэллса Одетту Кеун просто покорили большие знаки внимания, которыми англичане сопровождали каждое свое действие. «Вот в чем дело, — решила она, — вот что на самом деле в них главное: они люди воспитанные… Вежливость, любезность, обходительность, терпимость, сдержанность, самоконтроль, игра по правилам, жизнерадостный характер, приятные манеры, спокойствие, стоицизм и невероятно высокий уровень общественного развития — все эти восхитительные черты я обнаружила в англичанах». Но за все это пришлось платить. Из-за прирожденной тенденции к компромиссу им никак было не принять решение. Хуже того, оказалось, что они — невыносимые снобы. (Мисс Кеун уверяет, что однажды оказалась перед общественной уборной, надпись на которой гласила: джентльмены — один пенни; мужчины — бесплатно, а за углом — другая: леди — один пенни; женщины — бесплатно. Пока она стояла, ошеломленная этой кастовостью в отправлении малой нужды, к ней подошел полицейский и осведомился, не нужен ли ей пенни.)
В те времена, когда с ней это приключилось, Англия несла миру образец гражданских отношений — «леди» и «джентльмены», — вызывавший восхищение и служивший образцом для подражания. Но подобную самоуверенность и гордыню англичане проявляли веками. Живя у себя на острове в безопасности, они смотрели свысока на менее везучих, кто англичанином не был и страдал от этой хронической ущербности. Такая поразительная надменность появилась еще в конце правления династии Тюдоров. Французский хронист Фруассар говорил о народе, который «исполнен такой гордыни, что для него имеет значение лишь одна нация, своя собственная», а у историка Мишле это «гордыня, воплощенная в целом народе». Чему тут удивляться, читая замечание Эмерсона об англичанах викторианской эпохи, которые «не скрывают, что для них весь мир помимо Англии — куча мусора». Однако даже в 1950-х годах Гарольд Макмиллан заявлял, что «мы знаем, что в целом, несмотря на наше самоумаление, это самая замечательная страна в мире».
Стойкое агрессивное невежество по отношению к «загранице», которым до сих пор отличается эта сторона гордыни англичан, достигает апогея, когда речь заходит о стране, с которой их сравнивала Марта Геллхорн, — о Германии. Во многих отношениях Германия, как и Голландия, — страна, с которой, казалось бы, у англичан могло быть больше всего общего. Возможно, в Германии все слишком регламентировано и отсутствует чувство юмора, но ведь, по крайней мере, эта страна вышла обновленной после двух мировых войн и бедствий нацизма, построив процветающее, гуманистическое общество, в силу чего немцам не все равно, что думают о них другие. Англичанам — и это очевидно — перестроиться не удалось, они просто стали беднее. В 1955 году на один фунт можно было купить 11 марок. К 1995 году на него можно было купить меньше трех. Какой же исключительно рассчитанной слепотой нужно обладать, чтобы относиться к подобному сравнительному спаду как к чему-то, чем можно гордиться. Тем не менее эти карикатурные национальные представления, которые пародировал Оруэлл, продолжают жить, только в несколько измененном виде.