В 1990 году тогдашний посол Германии в Лондоне, уставший от беспрестанных нападок на немцев в британской «желтой» прессе, решил противопоставить предрассудкам знание. Была устроена встреча с редактором одной из этих газет. На беду, посол оказался родственником одного из лучших пилотов времен первой мировой войны, «Красного Барона» Манфреда фон Рихтгофена. Используя все свое обаяние диломата, посол в течение одного или двух часов, которые, по его мнению, оказались очень продуктивными, терпеливо объяснял этой газете, что у его страны нет намерений создать четвертый рейх, в котором Британским островам будет отведена роль некоей колонии рабов недалеко от материка. Открыв на следующий день эту газету, он увидел, что заголовок над рассказом о его миротворческих усилиях гласит: «Гунн[30]беседует с «Сан»».
Откуда у англичан это удивительное равнодушие? Отчасти это можно объяснить хорошо развитым чувством юмора. У немцев склад ума другой, и это обнаружил австрийский философ Виттгенштейн, которому пришлось отказаться от намерения написать книгу по философии, составленную целиком из анекдотов, когда он понял, что чувство юмора у него отсутствует. Немецкое остроумие — это, как известно, не смешно (хотя даже тот самый немецкий посол смог с улыбкой говорить о заголовке в «Сан». Через несколько дней). Англичан, по крайней мере, спасает то, что они могут смеяться над собой. А основой для этого должно быть чувство глубокой уверенности в себе. Раз деятельность государства в целом за последние пять десятилетий далеко не впечатляет, корни этого следует искать в личности. Англичане не гордятся достижениями своих правительств: они знают, что в лучшем случае туда входят «типы», а в худшем — шарлатаны. Появись английский премьер-министр на телевидении и обратись он к ним так, как обращаются к своему народу американские президенты, — «мои соотечественники американцы». — аудитория попадала бы со смеху.
Прокатитесь в Англию на поезде Париж-Лондон по туннелю под Ла-Маншем, и у вас сразу появится возможность заметить равнодушие англичан к положению своей нации. Вы проделаете путь из города, который своими великолепными бульварами и авеню провозглашает веру в централизованное планирование, в город, который просто взял и вырос как Топси[31].
Париж остается городом, в котором власти по-прежнему могут осуществлять такие grands projets[32], как Ля Дефанс — деловой центр или Бастиль Опера, в то время как в Лондоне вряд ли согласятся на установку какой-нибудь новой статуи.
Об этой разнице свидетельствует даже сама эта железная дорога. К декабрю 1994 года уже ходили прямые поезда между Парижем и Лондоном. Приняв решение начать свой