— Поносили Советы, а кто спас львовских евреев?
Ротфельд только руками развел, достойно засвидетельствовал свое поражение. А поверил ли в советское счастье? Не об этом думает — о другом: известна его сионистская деятельность и никто не преследует. Это была радость, великая радость!
С еще большим усердием исполняет свою беспокойную должность. Вчерашние молчаливые жители подвалов и полуподвалов при советах обнаружили квартирные неудобства. В новую львовскую жизнь прочно вошли два ранее неведомых слова: уплотнение, изъятие излишков. При всем сочувствии к жителям фасадных квартир третьего и второго этажей ничем не может помочь, действует вопреки совести.
По ордеру исполкома районного Совета рабочих и крестьянских депутатов в две комнаты шестикомнатной квартиры интеллигентного поляка Рзы-Смелковского пришлось вселить семью подвальных евреев: чумазого, явно плохо воспитанного Бермана, его жену, не умеющую тихо разговаривать, и их сопливого сынишку в протертых штанишках. Защищает как может интересы еще недавно вельможного пана, но не в его силах оградить вчерашнюю жизнь от сегодняшней. От этого щемит сердце, мучает угрызение совести. Берманы чувствуют себя неловко, стесняются своего положения. Надолго ли? Слыхал, как при советах быстро теряется совесть, как вчерашние работники помыкают хозяевами. Поэтому разъясняет Берманам:
— У каждого квартиросъемщика свой собственный ход, ваш — черный, пана Рзы-Смеляковского — парадный. Ванная вписана в его ордер!
Не спорят Берманы, со всем соглашаются. Панская прислуга Зося осталась жить в полутемной комнатушке за кухней, ходит на хозяйскую половину через комнаты новых квартиросъемщиков.
Освоился Ротфельд со своими обязанностями, стали привычными выдача справок, прописка, отчеты, ремонтные претензии съемщиков. Вечерами заходят друзья: член коллегии адвокатов Ландесберг, бывший редактор «Хвыли» Хешелес, ныне инспектор собеса, и раввин Левин, сохранивший свою синагогальную должность.
Не сбылись опасения Ландесберга, прошел год, второй год стал отсчитывать месяцы, никто не преследует за былую сионистскую деятельность, не допрашивает, не угрожает арестом. А будущее терзает своей неизвестностью, он и друзья не приемлют советы, не верят в прочность своего положения. Еще больше пугают вести, идущие с Запада. Гитлер угрожает «уничтожением еврейской расы». В оккупированных странах евреи сгоняются в гетто — не есть ли это начало конца?
Живут прошлым, чужд и враждебен сегодняшний день. Чувствуют себя политическими деятелями, у которых отобрана власть, вершителями судеб еврейства, лишенными своего назначения. До войны могли выехать в Палестину — не ехали, ныне она кажется недосягаемым убежищем от наступающих бед. Бесконечно обсуждают ошибки друг друга. Интриги за редко достававшиеся депутатские места в магистрате и сейме представляются участием в высокой политике. В субботу, 21 июня 1941 года, разгорелась дискуссия об антифашистском движении предвоенных лет.