— Пан Ротфельд, читали новый немецкий приказ о сдаче радиоприемников?.. Не читали, так я и думал. Надо немедленно сдать приемник в участок полиции, иначе будут крупные неприятности.
Откланялся пап Сенькович и вышел. Глядит Ротфельд на радиоприемник и не знает как быть. Надо нести в полицию, пугают встречи на улицах, еще больше пугает невыполнение приказа властей.
С непривычной тяжестью вышел на улицу, сразу столкнулся с тремя сизыми лицами, источающими тошнотворные алкогольные запахи. Замутило, страх усилили желто-голубые ленты на лацканах.
— Куда, жидюга, тащишь приемник, хочешь запрятать?!
Налетели, избили, свалили и вывернули карманы. Отошли в сторону, разглядывают добычу, рядом валяются приемник и жалко стонущий Ротфельд.
Подошел к сизолицым штурмфюрер, сразу понял в чем дело:
— Жидов учить — это правильно, а грабить — неправильно. За грабеж полагается тюрьма, расстрел. Что награбили, сейчас же отдайте мне.
Хмель дурманит, жаль расстаться с добычей, непонятно, чего придирается пан офицер. Они же ничего плохого не сделали — это жид! Ухмыльнулся вожак, объясняет штурмфюреру:
— Проучили жида, хотел спрятать приемник от немецких властей. Ничего у него не взяли, на свои кровные хотим выпить за фюрера.
Побагровел штурмфюрер от злости, выхватил пистолет, размахивает под носом обнаглевших пьянчуг:
— Немедленно отдавайте награбленное, или тут же — капут. Еврей скажет, что взяли.
Сошел хмель, будто его и не было. Все отдали: бумажник, кошелек, золотой браслет с золотыми часами, самопишущую ручку, очки в красивом футляре.
Подошел штурмфюрер к Ротфельду, приказал встать, выясняет:
— Больше у вас ничего не взяли?
— Никак нет! — по-немецки отвечает Ротфельд. Отступает страшная боль и страх перед бандитами.
— Ваше счастье! — пригрозил кулаком штурмфюрер стоящим навытяжку сизолицым. — На первый раз прощаю, на второй — пиф-паф! А ты, еврей, сдавай приемник.
Сказал и пошел, унося отобранную добычу.
— Орел! — глядит вслед вожак.
Нет сил тащить приемник, ноет избитое тело, каждый шаг отзывается болью. Огляделся — на улице пусто, все же не осмеливается бросить приемник. А вдруг из окна наблюдает Мальковский или кто-нибудь другой, потом отвечай за невыполнение распоряжений властей. А с еврея спрос не такой, как с бандита… Где же он, хваленый немецкий порядок? О каком порядке может идти речь, если немецкий офицер ограбил грабителей!
Подумал и мысли своей испугался, будто кто-нибудь другой мог бы услышать.
Превозмогая боль, прихрамывая и причитая, дотащился домой. Бросил приемник в прихожей и упал на кушетку. В голове — шум, в сердце — страх, в каждой клеточке — боль. Не раздеваясь, ко всему безразличный, пролежал, может, час, может, два.