— Очень просто. Надо перестать забивать себе голову всякой дурью вроде экзистенциального выбора и просто наслаждаться каждым прожитым днем.
В этом была суть его новой философии. С ним было легко. И он постоянно веселил друзей какими-нибудь философскими высказываниями, которые были похлеще анекдотов. Вот и сейчас кто-то попросил:
— Макс, заверни что-нибудь эдакое.
— Расовая идеология — это чисто биопатическое выражение характерологической структуры оргастически импотентной личности,[12] — с готовностью выдал Зальм.
— Пять лет, — сказал Вильгельм после того, как смолк смех.
— За что?! — притворно возмутился Зальм, это входило в игру.
— Мое классовое чутье подсказывает, что это высказывание содержит элементы покушения на государственную идеологию и подрывает боеспособность части, — ответил Вильгельм.
— Ах, чутье! — подхватил Зальм. — Значит, вы ничего не поняли?
— Если бы я дал себе труд хоть на минуту задуматься над вашим высказыванием, я бы приказал вас расстрелять, — высокомерно сказал Вильгельм и вставил монокль в правый глаз, чтобы лучше разглядеть подсудимого.
Вильгельм фон Клеффель — самый старший в компании, по возрасту и по званию. По бывшему, естественно, тут-то они все рядовые. Он тот самый подполковник, что бесславно угробил половину своего кавалерийского полка.
— Отличная была атака, — говорил он, — пока не появились русские танки. И откуда они взялись? Это летчики прошляпили, ворон считали. Это их надо было судить, а не меня.
Командиры и повыше меня званием в аналогичные ситуации попадали, — продолжал он в другой раз, — русский маршал Будённи останавливал наши танки валами из трупов лошадей. Или возьмем маршала Нея, он под Ватерлоо бросил кавалерию на каре английской пехоты, вот это была ошибка так ошибка, она стоила Наполеону короны, свободы и жизни. На этом фоне то, что я сделал, — пустяк.
— Может быть, вас еще наградить следовало, герр подполковник? — язвительно спросил Ули Шпигель.
— Конечно, — без тени сомнения ответил фон Клеффель, — Рыцарским крестом, за личную храбрость.
Храбрости ему было не занимать, это факт. Всегда шел в атаку в первых рядах, не кланяясь пулям.
— Я всегда так воевал: сабли наголо — и к ядреной матери! — говорил он. — Чего бояться, если все в руке божией? А господь не допустит, чтобы я погиб раньше времени, потому что мной движет святая цель — не для себя стараюсь. Я должен пройти испытание, и я пройду его! И погибну, если опять же будет на то воля божья, в мундире подполковника. Или полковника, — выше он никогда не заносился.
Вернуть звание он стремился из-за будущей пенсии его семье, в этом и состояла святость цели. Он постоянно перечитывал текст указа фюрера от 26 января 1942 года «О помиловании для прошедших испытание во время войны» и длинное приложение к нему, рожденное чиновниками Верховного командования сухопутных войск.