Сам Джексон, изрядно заинтересованный рассказами Анзаллара о послевоенном Париже и Нью-Йорке пятидесятых годов столетия, перекинулся со стариком от силы тремя ничего не значащими фразами: отличный вечер, не правда ли? Пробовали ли вы голубятину? И после третьей подобной фразы Анзаллар повернулся к хозяйке дома — анорексичной блондинке, третьей жене Дуга, — и осведомился у нее так, словно выпытывал какой-то особый секрет:
— А чем занимается ваш молодой друг?
Третья жена Дуга Гордона — Джексон едва помнил ее имя — вроде бы Маргарет — была вычурной особой, претендующей на элегантность. Марго — именно так ее звали — замялась на секунду и, словно припоминая, взглянула на Джексона. Он сжалился над ней и ответил сам:
— Я юрист.
— О! — воскликнул Анзаллар. — Юрист!
Это слово он выделил с нелепым изумлением чрезвычайно удивленного человека. Словно Джексон сообщил, что является изобретателем воды, или силы земного притяжения, или чего-то еще в этом роде.
— У вас есть визитка? — с волнением спросил Анзаллар, словно шанс того, что у Джексона имеются при себе карточки, был ничтожно мал, а от смелости вопроса захватывало дух. Джексон вручил старику визитку, и тут круговорот гостей разлучил их.
За прошедшие с тех пор пятнадцать лет Джексон ни разу не думал о старике. И даже не встречал упоминаний о нем в прессе, пока на прошлой неделе не наткнулся на некролог в "Таймс".
А теперь звонит вдова Анзаллара и просит его в качестве последнего поверенного мужа связаться с наследниками и огласить завещание. Попытки Джексона как-то втолковать ей, что на самом-то деле он никогда не являлся поверенным покойного, ни к чему не привели.
— Послушайте, муж дал мне вашу визитку, — обиженно сказала дама, и Джексон не нашелся что сказать.
Он неожиданно поймал себя на том, что и на самом деле не прочь заняться завещанием. Правда, Джексон так и не понял, с чем связано это желание. Может, просто день выдался скучный. Или не хотелось расстраивать женщину, только что потерявшую мужа. Или же Джексон посчитал, что из всей этой истории получится неплохой рассказ для званого обеда, если она обретет заключительный, третий акт оглашения завещания. Но сейчас, ко) — да перед ним на столе лежал этот самый документ, он очень сожалел, что оказался столь сговорчивым. И еще раз перечел бумаги.
Неужели придется с невозмутимым видом огласить весь этот бред, который и завещанием-то не назовешь?
Хоть в начале Анзаллар и старался использовать юридический слог, но это так и осталось не более чем жалкими потугами дилетанта. Документ скорее напоминал попытку создать произведение искусства, на этот раз не изобразительного, а литературного. Возможно, он решил, что это будет очень остроумно. Джексон же позволил себе не согласиться. Документ был манерно-изысканный и пафосный и мог противостоять нападкам любого юрисконсульта так же долго, насколько долго можно безнаказанно жевать лезвие бритвы.