— Так. А как еще? Если б дело только в этих силах… Хотя, если честно, без них хреново. Как оглох. Я понимаю, люди без этого живут, вообще слепнут, глохнут и дальше живут, да только… Не попробовал бы всего, не знал бы — не жалко.
— Э-э, парень, чего у тебя нет и не было, того, конечно, и потерять не жалко, жалеют-то всегда свое. Ну, может, и не только свое, но это уж как кто понимает. Да только это полбеды, а ты еще от чего-то бегал. Выкладывай, я тебе тут вместо попа на исповеди. Считай, что просто в лесу свое горе выкричишь, полегчает. Давай, не жмись, все свои — ты, да я, да поляна эта, больше никто и не узнает. Небось на людей смотреть не можешь?
— Не могу. Осталось бы чутье — хоть различить бы смог, чему и кому верить, а так мне всё время кажется, что вот-вот обманут, что говорят одно, а думают… И вроде бы честный человек, и доверять ему можно, и не подводил ни разу — а вот не верю, а проверить теперь нечем. Всё время подвоха жду. Всё-таки у нас всё честнее, по-моему. Маску не наденешь, сразу всё видно.
Лесник расхохотался. Смеялся он довольно долго, но почему-то обижаться не хотелось. Наверное, потому, что очень уж заразительным получился смех — с уханьем, мотанием головой и утиранием слез. Понемногу Филиппов начал успокаиваться.
— О-ох… ну ты выдал, паря!.. Это ж надо: «Сразу всё видно!» У-ух-хо-хо! Ангелов небесных нашел! Да ты хоть подумай головой своей бедовой, если б мы друг от друга мыслей не прятали, с чего бы у нас война была? И откуда изгои взялись бы? А?
— Н-ну… Мало кто с кем не согласен бывает. В конце концов, на войне даже честнее получается. Я сперва тоже привыкнуть не мог. Вроде все свои, а… Потому теперь еще больнее. Кто мне свои? Как Древний, я теперь калека, приятного мало. А вернуться к людям и знать, что ты не такой, как все… Как фильм старый назывался: «Свой среди чужих, чужой среди своих».
— По-моему, название ты спутал. А может, и нет, не помню уже. Смотрел я как-то его, смотрел… Да ладно, я тебе лучше другое сейчас расскажу. Вот в сорок втором шли мы из окружения, вел нас один капитан. А я тогда уже чуял немало и вижу: он же, сволочь, не к своим ведет, а думает, как нас немцам сдать половчее и пулю в затылок не поймать! И что мне прикажешь делать? Стрелять? Тут же меня и самого шлепнут как предателя — командира убил. И поди докажи, что он хотел. Самому спасаться — и перед ребятами нашими совестно, и в спину выстрелят, правы будут — дезертир. А в плен ох как не хотелось, знали уже, что там с людьми бывает. Ну, что бы ты сделал?
— Не знаю. Сказал бы остальным, что не туда ведет или что заметил впереди что-то неладное.