— Я ведь в отпуску.
— Знаю. Но, может быть, вы все-таки сумеете заехать ко мне?
— Прямо сейчас?
— Так точно. Комната шестьсот тридцать три. Лиферов Борис Андреевич.
— Хорошо. — Николай Николаевич положил трубку и пожал плечами. И вдруг его словно ударило током: «Борис Лиферов?! Не может быть!»
В смятении он выбежал из гостиницы и вскочил в такси. Всю дорогу ему казалось, что «Волга» еле ползет. Вбежав в монументальный министерский подъезд, Белецкий едва не сбил с ног плечистого моряка, тот чертыхнулся вслед. У лифта ожидало несколько человек, и Николай Николаевич помчался вверх по лестнице, перескакивая через две ступеньки. В глазах секретарши он прочел острое любопытство. Распахнув перед ним дверь кабинета, она доложила:
— Борис Андреевич! Товарищ Белецкий, — и задержалась на пороге.
Коренастый, совершенно седой человек в форменной тужурке вышел из-за стола навстречу.
— Ну, здравствуйте, товарищ Белецкий.
— Борька! Борька!
…Так они стояли, обнявшись, двое мужчин, крепкие, прокаленные многими огнями и ветрами, не в силах произнести ни слова, и, не стесняясь, плакали. А в дверях, комкая платочек, всхлипывала молоденькая секретарша…
В тот же вечер Белецкий переселился к Борису. Когда они приехали в просторную квартиру на Ленинградском проспекте, там все было готово для праздничной встречи.
Алевтина Дмитриевна, статная, с русой косой, уложенной короной, круглолицая, улыбчивая, торопила в прихожей:
— Заждалась вас.
Уселись за стол. Молча, словно осваиваясь друг с другом, выпили первую рюмку. Белецкий не выдержал:
— Не могу прийти в себя! Борька, неужто и правда это ты? Может, все это сон?
— Явь, — сдержанно улыбнулся Лиферов.
— Но ведь я собственными глазами видел, как тебя накрыла мина. Собственными глазами! Я тогда со злости и с отчаянья не меньше десятка фрицев уложил.
— Значит, моя смерть принесла пользу, — серьезно сказал Лиферов. — А я живой. Обидно? — И он рассмеялся.
На секунду перед Белецким ожил прежний Борька Лиферов — неразлучный его корешок, балагур, живчик, весельчак. Ожил — и исчез. Опять напротив Николая Николаевича сидел новый, совсем иной и в то же время тот же человек, дорогой друг, давно похороненный и оплаканный и вот внезапно воскресший.
Их дружба началась тридцать лет назад. Началась с драки. С того дня они стали неразлучны. Вместе учились в ФЗУ, вместе поступили в мореходку, в первый день войны ушли на один миноносец. Когда их корабль был потоплен бомбой, они доплыли до берега, помогая друг другу, и оказались в числе немногих уцелевших, хотя оба были ранены. Потом сражались в одном батальоне морской пехоты — рядом, автомат к автомату, до того самого страшного часа, когда Борька прополз вперед, на высотку, чтобы заменить у «максима» убитого первого номера, а через пятнадцать минут его вместе с пулеметом накрыла немецкая мина…