Лемке уже смирился с потерей своей собственной ставки и улыбнулся.
— Ты мог бы шепнуть мне, дружище. Да бог с тобой, — он потрепал Петера по шее. — Может, все к лучшему?
— Смотри! Смотри, Вальтер! — крикнул Петер и встал.
Сидящие сзади тоже встали, и через секунду все зрители круглой арены стояли, хотя бой еще не начался.
Но вот прозвучал гонг и раздался возглас:
— Второй раунд!
Бартен медленно встал и подошел к ожидавшему его противнику.
— Бокс! — крикнул рефери и отскочил.
На мгновение боксеры замерли, потом в перехлесте ударов мелькнули перчатки, раздался глухой стук, потом стон. Никто не мог понять, что произошло. Боксеры стояли вплотную, соприкасаясь перчатками и головами, потом Зигмунд опустил руки, сделал шаг назад, повернулся и пошел в угол. Бартен медленно опустился на колени, уперся в пол руками и с хриплым выдохом упал лицом вниз.
— Браво! — крикнул Петер.
Зигмунд пришел в свой угол, протянул руки, Сажин развязал ему перчатки и заглянул в лицо, но в голубых глазах снова появились шторки, боксер пожал тренеру руку.
— Спасибо, Михаил Петрович.
Он подошел к судье, который ждал, пока утихнет зал, чтобы объявить победителя.
Петер стоял в окружении любителей бокса.
— Дин Бартен надолго запомнит удар русского, — сказал кто-то.
— Бартен? — Петер злорадно усмехнулся. — Такого боксера больше нет. Покойник! — Он махнул рукой и заковылял к выходу.
Публика медленно расходилась. Мальчишки размахивали руками и принимали воинственные позы. Мужчины шествовали, гордо подняв головы и выпятив груди, подавали своим спутницам пальто с таким видом, словно это они только что одержали блестящую победу.
Вытирая полотенцем лицо и глядя под ноги, быстро прошел через фойе Сажин.
Римас посмотрел на газету с фотографией Фишбаха, которую ему протянул Лемке, поднял воротник плаща и сказал:
— Тебе не кажется, что нам кто-то мешает? Кто-то ввязывается в нашу игру?..
* * *
— Ты понял? — Роберт уперся указательным пальцем в грудь Шурику и грозно шевельнул усами. — Ты понял, кто такой Зигмунд Калныньш? — он отвернулся, расслабил узел галстука, вздохнул и совсем другим голосом продолжал: — Это не Кудашвили и даже не Александр Бодрашев. Через двадцать лет, малыш, ты будешь рассказывать пионерам, что был в одной команде с Калныньшем, — он оперся подбородком на ладонь и посмотрел на пустой ринг. — Тебе, конечно, никто не поверит. Он станет легендой.
— И все-таки он пижон, — упрямо сказал Шурик и встал. — Пойдем, все ушли.
— Зигмунд еще моется, — Роберт устало поднялся. — Ты хотел мне рассказать, где шлялся вчера ночью.