Виски было паршивеиькое, так как Дж. Б. Аттуотер, снабдивший им Булпита, специализировался на пиве в розлив, остальной погреб его мало заботил, но все-таки оно стимулировало мыслительные процессы. Очень скоро Табби вспомнил, что в его спальне имеется большой и разнообразный гардероб, и понял, что надо терпеливо выждать психологически подходящего момента, а там — отважиться на пешую прогулку через деревню. Идти придется босяком, но иначе не добраться до сокровищ.
Момент наступит, решил он, между восемью и девятью часами, когда обитатели Холла соберутся за обеденным столом, никто не будет слоняться на лестницах и не заметит двух молодых людей, одного — в мешковине, другого — в полотенце и флаге. С этой минуты сквозь тучи проглянуло солнышко.
Адриану не досталось справедливой доли из бутылки, и его коробило при мысли, что придется идти в Уолсингфорд Холл, хоть в таком костюме. Поэтому солнце для него воссияло тусклее. Лишь страх застрять здесь на неопределенный срок, спасаясь от холода мешковиной, придал ему смелости. Он все-таки отправился с Табби и теперь скрывался в стенном шкафу при кабинете сэра Бакстона, ожидая минуты, когда вернется лидер, нагруженный одеждой. В чернильных потемках, устроившись на подшивке «Иллюстрированной Газеты Деревенского Джентльмена», он уповал на лучшее.
После короткого восклицания Табби и резкого вскрика Пруденс пала тишина. Табби тревожило, крепко ли держится флаг, он нервно хватался за него, поэтому беседу пришлось начать его бывшей невесте. В борьбе между паникой и оскорбленной скромностью победила скромность. Опустив брюки, которые она щитом выставляла перед собой, прекрасная секретарша обрела хладнокровие.
— Как вы смеете, — вскричала она, — являться сюда в таком виде?
В ситуации, требовавшей тактичных, примирительных слов, она едва ли могла выбрать вопрос менее удачный. Несправедливость его резанула Табби ножом. Глаза у него выкатились, лицо густо покраснело, он вскинул руки к небесам, но тут же опомнился, вцепившись в свой флаг.
— Нет, чтоб я треснул! Как я смею? Это мне нравится! Да тут моя комната! Как ты смеешь являться сюда, вот что я хотел бы узнать? Что ты делаешь в моей спальне?
— Не ваше де-эло!
Реплика эта ранила Табби не меньше предыдущей. Рук он не воздел, наученный горьким опытом, но они невольно дернулись, зато глаза, ничем не занятые, выкатились свободно.
— Вот как? После всего, что случилось, я прихожу к себе и кого нахожу? Тебя! Шатаешься по моей спальне, как по собственной, а когда я вежливо спрашиваю, что ты тут делаешь, весь твой ответ… Что это ты держишь? — перебил он себя, настороженно оглядывая брюки. — Штаны! Зачем ты взяла мои штаны?