Много лет спустя захарьевско-зубровскую историю Викентий Павлович пересказал своему племяннику, начинающему юристу Дмитрию Кандаурову.
— До сих пор, Митенька, — говорил он, — я стыжусь самого себя. Как я стал перед ним и словно Господь Бог вопросил: «Где брат твой?..» А он мне: «Я един в двух лицах». Ну, впрямь библейская история! Вот как бывает, если человек вдруг уверяется в том, что ему ведома Истина. Сомнение — наш удел…
Но не поскромничал Викентий Павлович, рассказал и об ином. Услыхав версию Петрусенко — все, о чем удалось узнать и что пришлось домыслить, — его собеседник пришел в восхищение.
Комната, где они сидели, была неярко освещена. Мягкие портьеры, ковер на полу, добротная мебель… Викентий вспомнил поневоле захарьевское имение. Да, здесь попроще, но хороший вкус хозяину не изменил. А хозяин смотрел на него, Петрусенко, как на чудо.
— Но ведь я — единственный живой человек, кто историю моего рождения и жизни знает! Как же вы, ничего изначально не ведая, из мелких событий, оброненных слов сумели воссоздать картину почти подлинную?
— В главном, Василий Артемьевич, я все же ошибся!
Захарьев медленно покачал головой и сказал, вскинув брови:
— И тут вы не едины. Я сам всю свою жизнь представлял себя двумя людьми. Как это странно и тяжело — двумя такими разными! И все меня так воспринимали. Мудрено ли было вам ошибиться. Может быть, сейчас впервые, вместе с вами, я свел их двоих в одного себя…
Захарьев улыбнулся кончиками губ, а глаза его грустили. Тихо вошла Лида, села на край дивана, кутая плечи пуховым платком. Белый, воздушный, он чудесно оттенял красоту ее смуглого лица, огромные глаза, роскошные волосы… Петрусенко подумал о скромном обаянии Ксении Владимировны. Ох, как тяжело Захарьеву будет сделать выбор между этими двумя женщинами. Или он уже выбрал?
Василий Артемьевич встал, подошел к женщине, легко и ласково заставил ее подняться.
— Иди, Лида. Ложись, отдыхай. И больше ничего не бойся, этот супостат сгинул насовсем. Теперь все будет хорошо.
«Ой ли?..» — подумал Петрусенко, пока Захарьев провожал Лидию до двери в соседнюю комнату. Тревожно оглянувшись напоследок, она скрылась. «Не хочет при ней говорить, не готов еще открыться. Значит — пока не решил…» А хозяин вновь сел за стол напротив, заговорил:
— Все ваши ошибки, а их совсем немного, Викентий Павлович, оттого, что вы представляли себе двоих, а я один… Вот, например, мать моя, Глафира Тимофеевна, пошла в тюрьму без меня. Я же был увезен отцом совсем в другую сторону — рождаться второй раз, теперь уже у матушки Марии Степановны.