Дима замолчал.
– Значит психопатка… – задумчиво резюмировала я.
– Полнейшая.
– И теперь мне нельзя домой, потому что она ждет меня там, чтобы отомстить? А за что?
– Ларис… Она может ждать, может не ждать… Никто не знает точно, что у нее на уме. И за что отомстить… она придумает сама…
– За то, что предала… – тихо ответила я. – Она всегда говорила, что я принадлежу только ей, а я так запуталась, что соглашалась с ней… Мне было так проще.
– Никого ты не предавала. Человек волен любить или не любить. И принадлежность человека – это его личное желание. А слова… Это просто слова, они, как сигналы точного времени – действительны на момент произношения.
– А может, не психопатка? Может быть… просто… когда тебе кто-то очень нужен… Когда тебя предают и делают больно. Ведь твои слова – слова адвоката, оправдывающие человеческие действия и фразы-сигналы… Ведь получается, что ты действительно только что оправдал измену и предательство… Но… если тебе кто-то очень сильно нужен, то ты стремишься привязать его к себе… Отчаянно… Сверх меры и понимания…Одновременно с этим понимая и отказываясь понимать, что человек уйдет, предаст, сделает больно… От этого действительно может поехать крыша… Я думаю, что очень нужна ей… Потому что мы… мы очень похожи.
Я выбралась из Димкиной кровати и ушла в соседнюю комнату.
Теперь я не знала, что мне делать. Если бы Димка так по-дурацки не напугал меня своей паникой, возможно, все было бы по-другому.
На следующий день я прочитала те документы, которые принес мне Рыжий. Ничего нового, кроме непонятных слов, они мне не открыли. Я долго смотрела на фотографию Лешки. Гордый взгляд, спокойное, полное собственного достоинства лицо. Но видела я маленькую девочку, которая отчаянно хотела быть рядом с кем-то. Быть уверенной в этом человеке, как в себе. Разве можно этой желанной каждому уверенности давать такое длинное и запутанное название? Деперсонализационно-дереализационный синдром с невротической и аутопсихической деперсонализацией. Да. Вот так это называют. И лечат от этого.
А желание отомстить обманщице? Как еще, если не под страхом смерти? Если бы невеста в ЗАГСе, говоря свое робкое «да», понимала что кара за измену – смерть, то приобрело бы ее согласие другой оттенок?
И понимаю ли я, что сейчас оправдываю убийство?
Могла ли я остаться с Лешкой навсегда, под страхом смерти? Осталась бы я с ней, не зная, что меня ждет в случае предательства? А зная?
Из всех метаний я поняла только одно: я бросила Лешку в тот момент, когда больше всего была ей нужна. И за это я заслуживаю смерти. Потому что прощения не будет.