Амалия мрачно посмотрела на собеседника. Глаза ее потухли.
– Сколько человек из тех, что перечислены в письме, вы уже арестовали? – спросила она. – Не берем террориста, который сам погиб, и того, который кинул первую бомбу. – Девушка бросила взгляд на письмо. – «Гениальная голова», как писал Петров, тот, кто сделал эти бомбы, арестован?
– Нет. Но…
– А блондинка, по описанию та, что наблюдала за убийством и, судя по всему, распоряжалась на месте? Она была на канале.
– Мы их ищем, – раздраженно проговорил Горохов. – Ведь так просто все не делается, сударыня!
– Петров написал, что видел у нее дорогое бальное платье, которое она распорядилась продать, – упорно гнула свою линию Амалия. – Когда Николай спросил у молодой женщины, которая занималась у террористов хозяйством, краденое ли платье, та сказала, что его прислала блондинке мать. А еще эта загадочная особа как-то раз упоминула, что ее дядя – камергер двора. Может быть, он тоже замешан?
– Сударыня! – Горохов вытаращил глаза.
– Иначе к чему эти слова Петрова в письме вам, что «нити этого дела, думается мне, тянутся куда дальше, чем мы полагаем, и что тут замешаны не только превратно понятые представления народного счастья и демократии, но и совершенно иные интересы»?
– Послушайте, – уже сердито заговорил Адриан Спиридонович, – я не знаю, зачем говорю вам все это, но… Тот террорист, которого арестовали, – Горохов бросил взгляд на Александра, словно задержание состоялось только благодаря ему, – несовершеннолетний, ему всего девятнадцать[28]. Мальчишке заморочили голову, что он не подлежит наказанию, даже если его схватят… Но когда он увидел, к каким последствиям привел его чудовищный поступок, юношу охватило раскаяние…
«Мерзавец!» – в ожесточении подумал Александр. Само слово «раскаяние» показалось ему неприменимым по отношению к тому, из-за кого погибли люди, включая ни в чем не повинного мальчика. Офицер помыслил еще что-то крайне ругательное, но тут на его руку легла теплая ручка – Амалия, заметив состояние своего спутника, призывала его успокоиться.
– И он изъявил желание рассказать нам все, что знает, – меж тем сообщил Горохов. – С его слов нам стало известно, что дама, которую они называли «блондинкой», похоже, и в самом деле принадлежит к очень уважаемой семье, но давно покинула ее.
– Постойте… – медленно проговорил Александр. – Уж не хотите ли вы сказать, что эта особа является дворянкой?
– Боюсь, что так, – ответил Адриан Спиридонович, выдержав паузу.
И тут Александр окончательно почувствовал, что его век, сойдя с рельсов, потерпел крушение, и время глыбами обвалилось вокруг него, оставив одного в зияющей пустоте. Он-то всегда считал, что мужчина должен быть храбрым, а женщина милосердной, что настоящий дворянин не может идти поперек своей чести и не может способствовать убийству человека, хладнокровному и обдуманному. И вот храбрый студентик с ясной улыбкой бросает в вас бомбу… вот милосердная особа, и, между прочим, дворянка, командует убийством российского самодержца, лично наблюдая, так ли все идет, как она задумала… И в который раз Александр горько пожалел, что не погиб тогда на Екатерининском канале. Ему было противно думать, что он обречен дышать одним воздухом с этими людьми и ходить с ними по одной земле – с людьми, в которых сам он не видел ничего человеческого…