С Сергеем было намного проще. Не столь затейливо, зато не в пример результативнее. И… приятнее. Да, приятнее. Ближе. Лучше. Роднее. Дороже.
Очень скоро запах туалетной воды приелся и стал раздражать. Это днем Ира любила этот запах. Вечером же, в постели, предпочитала запах свежевымытого тела, смешанный с ароматом пенки для бритья — такой мужской и возбуждающий запах чистоты. И чтобы непременно едва уловимо пахло бензином и машинным маслом — именно так пахло от Сергея по вечерам.
А еще ей никогда не приходилось стаскивать с Русакова противную скользкую пижаму.
***
Уже почти четырнадцать лет они прожили вместе. Вроде и привыкла Паулина к этому мужлану, а полюбить так и не смогла. Боялась. Мстила ему мелко и даже мелочно. Но не любила. А раз не любила — то и не дорожила.
Грубый, хамоватый офицеришка, не отличающийся ни умом особенным, ни покладистым характером. На службе Николай, возможно, был хорошим командиром. Возможно, отличным подчиненным для вышестоящих по званию. Кто знает: может, начальство его так страшно долбало на службе, что дома ему непременно хотелось на ком-то отыграться? Или же давно вошло в привычку измывательство над подчиненными? Но в семье он неизменно был тираном и деспотом. Паулина с Вадиком старались не давать ему повода для критики, но Николай все равно находил, к чему придраться, и устраивал для домашних муштру похлеще, чем новобранцам на плацу.
Любить морального урода может только моральный урод. Паулина же всегда причисляла себя к нормальным людям. Испытывая к мужу очень странный симбиоз чувств из ненависти, привычки, страха, и необъяснимого удовольствия от мелких ему пакостей и следующих за ними наказаний, всю свою любовь она сосредоточила на сыне.
Теперь уже не верила собственным воспоминаниям. То, что во время беременности нерожденное еще дитя вызывало в ней лишь море негативных эмоций, нынче казалось плодом фантазии. Может, и перечеркнул ребенок ее надежды на возвращение к нормальной звездной жизни, но взамен подарил нечто значительно большее.
Никогда раньше она не знала такого родства душ. Казалось, Вадик — не сын ее, а сама она, каким-то чудом вернувшаяся в детство. Вадик рос, и росла любовь матери к сыну. Паулина любила его настолько сильно, что от прикосновений к нему, совершенно невинных, или почти невинных, получала невыносимое, до слез и дрожи, удовольствие.
Она буквально купалась в любви к сыну, в его любви к себе. Когда-то мир был благосклонен к Паулине Видовской, и тогда ей никто не был нужен, кроме себя самой: хорошенькой, знаменитой, всеми любимой. Однако все изменилось: мир, такой добрый вчера, стал вдруг хмурым и злым. Лишь с появлением Вадика тучи рассеялись. Но свет нес только сын — в остальном мир по-прежнему оставался жестоким к вчерашней избраннице судьбы.