Жесткий вагон, в котором он едет, населен густо и пестро. В купе кроме него еще пять человек. Нет, не пять, а шесть — крупнотелая женщина с пунцовыми щеками, сидящая напротив него, держит на руках крикливого ребенка, который умолкал, только когда она совала ему в орущий рот свою белую массивную грудь. Тогда он, захлебываясь молоком, начинал глухо ворковать и сразу же засыпал, а за ним и мать чутко задремывала, запрокинув вверх мученическое лицо и не спрятав как следует грудь. Виталий стыдливо отворачивался.
Не затихал в купе беспорядочный дорожный разговор, то и дело взрывавшийся крикливым спором. Главными спорщиками были коренастый дядька в металлических очках на разлапистом носу, назвавшийся заготовителем как раз из того городка, куда торопился Виталий, и сидевший рядом с женщиной остролицый плешивый мужчина в мятом полотняном пиджаке. Что бы ни сказал тот коренастый, в очках, тотчас вступал плешивый: «Вы, милейший, не правы», и они, мгновенно распаляясь, начинали кричать одновременно и не слушая друг друга.
Поезд отошел от станции. Коренастый сказал:
— А ведь невыгодно государству письма возить на поездах — на письме копеечная марка, а вези его куда подальше, на Камчатку,
— Вы, милейший, не правы, — тотчас встрепенулся Остролицый. — Было б невыгодно, не возили бы, наше государство все делает с расчетом. Притом, марка — копейка, а писем-то миллионы, тут, брат, из копеек вон что складывается!
— А знаете вы, сколько один паровоз стоит, чтобы его гонять туда-сюда, через всю страну? А вагоны? А персонал? Вот и сгорели все ваши копейки.
— Вы не правы, — мотнул головой Остролицый. — Паровоз-то, он и нас с вами везет, а мы за это не копеечки заплатили, а рубли, и таких, как мы, целый поезд!
И пошло-поехало, пока они так не завязли в своем споре, что им больше говорить стало нечего.
Незаметно наступили сумерки. Виталия стало клонить в сон, но не тут-то было — спорщики завелись на новую тему — будет ли война или все обойдется?
— Какая война? С кем война? Почему война? — кричал Остролицый дребезжащим, простуженным голосом, и кадык прыгал на его худой шее. — Мы люди мирные, никого не трогаем, даже в песнях поем, что мы той войны не хотим.
— А дальше как поется? Не хотим, а к бою готовы! — прищурился Коренастый, поправляя очки. — И с чего это мы поем про танкистов, а не про плотников?! А?
— Да разве от песен бывают войны? — Остролицый так резко повернулся к своему оппоненту, что толкнул ребенка, и тот завопил благим матом.
Перекрывая его крик, Коренастый, назидательно подняв палец, кричал: