— До свиданья.
Павла будто подбросила какая-то мощная сила.
— Нет, не прощайтесь, я с вами.
Сержант удивленно запротестовал:
— Что вы, что вы! Вы ж нездоровы. Вы ж гражданский.
Павел оборвал протест:
— Бросьте. Я понимаю. Только где бы винтовку.
До него донесся торопливый шепот Наташи, упрашивавшей бойцов:
— Да уговорите же его, он совсем, совсем болен. Разве можно?
Павел вспылил.
— А вы при чем?
Он поспешно перетянулся ремнем, по примеру красноармейцев проверил затвор. Машина и согнувшаяся девушка возле нее остались позади в темной гуще конопли.
Капитан, принявший команду над наскоро организованным отрядом, на секунду остановился возле Павла.
— А вы откуда?
Прежде, чем Павел сообразил, что сказать, сержант ответил за него:
— Это с нашей машины. Политрук.
— А, политрук?
Капитан побежал дальше.
Павел почувствовал неожиданный прилив гордости. Теперь только не опозориться перед красноармейцами, перед этим сержантом. Ведь они уже который раз в бою. Он стоял, вытянувшись, сжимая винтовку. Сержант взял его за руку.
— Что задумались? Давайте покурим.
Они сели на подвернувшееся бревно. Пальцы сержанта нащупали бумажку в руке Павла, насыпали в нее махорку. Они курили, пряча цигарки меж ладоней. И хотя оба почти не говорили, Павел почувствовал, что приобрел нового верного товарища.
— Как вас зовут? — неожиданно спросил сержант.
— Павел.
— Меня Борис. Борис Кузнецов. Ты держись меня, а то в первый раз, знаешь...
— Подымайсь! — прокричали впереди.
Павел не успел ответить сержанту, он глубоко затянулся, раздавил пальцами окурок, вскочил.
Как и сотни других, Павел думал, что от его стойкости и смелости зависит судьба боя. Он думал, что силы собраны в кулак, что кто-то в Оржице разработал план отчаянного прорыва, рассчитал все, до последней гранаты. Надо только напрячься, немцы будут отброшены, путь свободен. Но где же эти немцы? Только б дорваться до них! Дорваться!
Ярость охватила всех вокруг, завладела Павлом.
Каждый мускул набух бешенством, двигался стремительней его мысли. Он стрелял, сцепив зубы, словно вбивал пули прямо в немцев. Он бежал вперед. Удары ветвей, визг осколков только подбавляли злобы. Он бежал и, как все, кричал в лицо невидимому врагу. И крик этот был так же похож на «ура», как на завывание пущенного из пращи камня.
Только б дорваться! Дорваться! Дорваться!
Отряд пробирался беглым шагом. Миновали болота. Единым махом взбежали на пригорок. Их встретил огонь автоматов и пулеметов. Они с трудом поняли команду: «Назад». Отходили, отстреливаясь, злобно ругаясь.
Окопались в кукурузе. Все поспешно стреляли в темноту. Павел стрелял тоже. Трескотня автоматов становилась густой. И воздух свистел гуще. Тогда они получили приказ: «В атаку!». Огромными прыжками рвались вперед. В темноте раздвигался лес. Враг тоже будто раздвигался. Они догоняли только одиночных пехотинцев, валили их с ног. Откуда-то сбоку обрушились минометы, пришлось опять повернуть назад, к кукурузному полю. Непрерывные разрывы мин заставляли прижиматься к дну окопчиков. Бойцов осыпала земля, осколки, срезанные стебли.