— Ах, просто в гости зашли? Так это был визит вежливости? Что же, я рада, хотя у русских всё получается слишком внезапно.
Чтобы избежать нового приступа, мне пришлось сильно укусить себя за руку.
— Ладно, отправь веселого мальчика в ванную — пусть наденет халат с камелиями, а свой фрак выкинет в окошко. Да, и достань сердечные капли. Да, там, в коралловой шкатулочке. Нет, это не ему, а тебе. Выпей, прежде чем идти.
Боль от укуса вернула мне способность двигаться целенаправленно, и я, наконец, смог подняться.
Прямо передо мной, на застеленной узорчатым покрывалом кровати, среди живописной груды атласных подушек, лежала укутанная в шелка женщина… — нет, скорее не женщина, а больной бескрылый ангел.
Кожа её почти просвечивалась, а изящно очерченное лицо, было прекрасным, но совершенно безжизненным. Кисти рук и обнаженные маленькие ступни уже умерли, а длинная шея с едва пульсирующей синеватой жилкой угасала как огненная точка на кончике задутой свечи.
Если бы не огромные, широко распахнутые, пылающие ярким голубым пламенем глаза, её можно было бы принять за восковую статую.
— Кажется, здесь пахнет собаками, — не терпящим возражения тоном сказало существо. — У меня ужасная аллергия на собак.
Я и сам чувствовал исходивший от меня острый запах пота, поэтому без слов направился в ванную.
— И одежду выброси! — донеслось следом.
Спорить не было ни сил, ни желания.
Федор Федорович, сжимая в кулаке флакончик, поплелся за мной и, оказавшись перед большим настенным зеркалом, тупо спросил: “Ой, а кто это?”
— Сватья баба Бобариха", — ответил я, стаскивая брюки.
Он всмотрелся в своё отражение и рухнул на розовый фарфоровый стульчак.
— Зря переживаете. Вот если бы заикание, — я встал под душ и начал намыливаться, — тогда бы вы ни одну дверь здесь не открыли. Блуждали бы по коридорам, как тень отца Гамлета, но без всякой надежды на отмщение. А лицо это так, мелочи.
Федор Федорович промолчал, но было понятно, что сам он придерживается иного мнения.
Я насухо вытерся и начал искать упомянутый в разговоре белый халат с камелиями.
К огорчению, он оказался не купальным, а женским — шелковым, с вытачками и длинным продольным разрезом от бедра. Ничего более подходящего в гардеробе не оказалось.
Осторожно обнюхав свою собственную одежду, я убедился, что без основательной стирки пользоваться ею было нельзя.
С завидным упорством жизнь снова лишала меня выбора: накинув халатик, я обратился к зеркалу и нашел, что выгляжу как порнозвезда. Оставалось только подкраситься.
Пока я крутился перед зеркалом, Сперанский начал подавать признаки жизни, но как-то не очень активно. Пришлось отобрать флакон и вылить ему в рот.