Снова тряхнуло, хотя и гораздо слабее. Видимо, сегодняшний артобстрел шел на убыль. У немцев все строго по графику: раз подоспело время ужина, значит, артиллерии надлежит сделать передышку. Морген-морген, нур нихт хойте.
– Ни за что не поверю, – сердито сказал техник-лейтенант, – что Суворов учил лоб подставлять под пули. Или даже спину под осколки снарядов. Форс твой глупый на передовой не нужен. Трудно было хоть пригнуться, да?
– Никак нет! – упрямо повторил Горшенин. – Нам товарищ политрук позавчера про Испанию рассказывал, про товарища Долорес Ибаррури. Она, между прочим, тоже говорила: лучше, мол, умереть стоя, чем жить на коленях.
Гоша с досадой сплюнул. Ему, человеку с высшим техническим образованием, никогда не удавалось переспорить самоуверенного Горшенина. Можно было бы, конечно, просто приказать ему держать рот на замке, но этого-то делать технику-лейтенанту не хотелось. Уставная его власть над нижними чинами никогда не казалась ему сладкой. Он и трибуналом-то пугал Горшенина исключительно ради красного словца. Для поддержания офицерского авторитета.
Сам гвардии рядовой, одержав победу в словесном поединке, между тем, уже вертел своей круглой стриженой головой, обозревая небогатое внутреннее убранство землянки техперсонала. Взгляд его задержался на двух портретах, аккуратно пришпиленных к стене – как раз над грубо сколоченным деревянным столом.
– Разрешите обратиться! – произнес он.
– Разрешаю, – вздохнул Гоша. Горшенин деликатно кивнул на портреты:
– Давно хотел спросить, товарищ техник-лейтенант. Это – ваши родители висят на стенке? Техник-лейтенант невольно улыбнулся.
– Да нет, – ответил он. – Разве что в переносном смысле…
– Это как? – бдительно поинтересовался Горшенин. – Так родители они или, допустим, не родители? Я не улавливаю что-то, товарищ техник-лейтенант…
– Понимаешь, Алексей, настоящих-то своих родителей я не помню, – признался Гоша гвардии рядовому. – Детдомовский я.
– Ага, – кивнул Горшенин. – А это, значит, ваши приемные папа с мамой, верно?
– Не угадал, – покачал головой техник-лейтенант. – Это… ну, скажем, мои учителя. Женщина – знаменитый физик Мария Склодовская-Кюри. Вот этот седой мужчина – великий Альберт Эйнштейн, создатель теории относительности…
Горшенин подозрительно прищурился:
– Эйнштейн… – протянул он. – Я извиняюсь, конечно, товарищ техник-лейтенант. Но он, ваш учитель, не из немцев, к примеру, будет?
Гоша замялся. Рассказывать биографию Эйнштейна ему не хотелось, но и отмалчиваться было нельзя. Рядовой Горшенин, конечно, уважает товарища техника-лейтенанта, однако это может не помешать ему при случае доложить майору-особисту, что, дескать, в землянке техперсонала висит портрет непонятного фрица, под видом папы гражданина техника-лейтенанта.