— Фарио, — сказал Филипп испанцу, разгуливавшему по Гранд-Нарет, — беги, вели Бенжамену выехать верхом; мне крайне необходимо знать, что будут делать дядя и Максанс.
— Закладывают лошадь в берлину, — сообщил Фарио, наблюдавший за домом Руже.
— Если они отправятся в Ватан, — ответил Филипп, — то найди мне вторую лошадь и возвращайся с Бенжаменом к Миньоне.
— Что вы предполагаете делать? — спросил г-н Ошон, который, увидев Филиппа и Фарио на площади, вышел из своего дома.
— Талант полководца, мой дорогой Ошон, заключается в том, чтобы не только следить за передвижениями врага, но и разгадывать по этим передвижениям его замыслы и постоянно видоизменять свой план по мере того, как неприятель расстраивает его неожиданным маршем. Если дядя и Максанс выедут в коляске вместе, значит, они направляются в Ватан. Значит, действительно Максанс обещал ему примирить его с Флорой, которая fugit ad salices[64], применяя маневр такого полководца, как Вергилий. Если это так, то я еще не знаю, что предприму, но в моем распоряжении ночь, потому что дядя не подпишет доверенности в десять часов вечера — нотариусы будут спать. Если, как об этом свидетельствует постукивание копыт второй лошади, Макс поскачет к Флоре дать ей инструкции до приезда дяди, — а это правдоподобно, — в таком случае плут пропал. Вы увидите, как мы, старые солдаты, отыгрываемся в игре на наследство... А так как для этой последней ставки мне нужен помощник, то я возвращаюсь к Миньоне, чтобы сговориться с моим другом Карпантье.
Пожав руку г-ну Ошону, Филипп спустился до Птит-Нарет, направляясь к командиру Миньоне. Десять минут спустя г-н Ошон увидел, как Максанс выехал крупной рысью, и его старческое любопытство было до такой степени возбуждено, что он остался стоять в зале у окна, дожидаясь стука колес старой коляски, который и не замедлил послышаться. Нетерпение заставило Жан-Жака последовать за Максансом через двадцать минут. Куский, конечно, по приказу своего настоящего господина, пустил лошадь шагом, по крайней мере, по городу.
«Если они уедут в Париж, то все пропало», — подумал г-н Ошон.
В это время какой-то мальчишка из Римского предместья пришел в дом г-на Ошона; он принес письмо Баруху. Оба внука, пристыженные, с утра подвергли сами себя домашнему аресту. Размышляя о своем будущем, они поняли, как осторожно надо им вести себя с родными. Барух не мог не знать, каково влияние Ошона на деда и бабку Борнишей; старик Ошон не преминул бы внушить Борнишам решенье отказать все их капиталы Адольфине, если бы поведение внука дало им основание перенести все надежды на блестящее замужество этой девицы, как Ошон угрожал ему сегодня утром. Барух, более богатый, чем Франсуа, больше и терял; ему надлежало проявить полную покорность, не ставя других условий, кроме уплаты долгов Максу. Что же касается Франсуа, то его будущее было в руках деда; он мог надеяться получить состояние только от старика Ошона, так как по счету опекунских расходов оказывался его должником. И вот оба шалопая, побуждаемые к раскаянию страхом перед грозившими им потерями, дали торжественные обещания, а г-жа Ошон успокоила их относительно долгов Максу.