Света умела подмечать, как и что делается в домах подруг, и запоминала на будущее. Она уже представляла, как ловко она будет, вроде Антонины Сергеевны — матери Киры, — переделывать старые платья в нарядные фартуки. Света научилась у них снимать выкройки из журналов и шить. И духи на платочек — тоже оттуда.
Взрослые обычно любили Свету, считая ее серьезной девочкой, и одобряли дружбу с ней. Но почему-то у Светы долго не было одной постоянной подруги. Они менялись и из-за того, что Света переходила из одной школы в другую, переезжала с одного конца города в противоположный, и оттого, что зависть, которая тихо, как мышка, грызла прореху в душе, часто толкала Свету на непонятные ссоры.
Вот когда началась дружба с Фирюзой, устраивало Свету то, что она живет недалеко, и то, что на ужин у них часто бывали вкусные пироги с сыром — маслянистые, сочные, с острыми приправами. Тетя Фая радовалась ее приходу, в шутку учила Свету татарским словам и удивлялась, какая она способная и все быстро запоминает. А Света со странным удовлетворением наблюдала за тем, как Фирюзу ругают за плохие отметки. Наверно, Фирюза замечала это и сердилась. А вскоре они совсем разошлись.
Оглядывая комнату Парваны, Света испытывала зависть к тому, что здесь уже есть все то, о чем она мечтала. Но ещё больше она завидовала, так что у нее даже покалывало в груди, когда Парвана — веселая, смешливая — вбегала к отцу в кабинет и повисала на руке. Он сначала делал вид, что сердится, а потом сдавался и шел к столу пить чай.
Вот этому — понимает Света — не научишься, этого нельзя перенять, это можно только иметь. А значит, никогда, никогда уже не будет у нее таких мирных, спокойных, ласковых вечеров, такого серьезного отца, такой ласковой, нежной матери. И тяжелое, темное чувство, как грозовая туча, поднималось откуда-то из самых глубин.
— Ну я панду? — услышала вдруг Света.
Это был голос маленького Бахтиёра. Просьба, с которой он обращался к кому-то, была исполнена такой страсти и желания, что Света невольно поднялась и подошла к калитке.
Бахтиёр, в черных трусах до колен, с ободранными в кровь коленками, щеки вымазаны чем-то —то ли глиной, то ли вареньем, — забежав вперед, заглядывал в глаза Илье и снова умолял:
— Ну я панду?!
Илья, в выглаженной рубашке, брюках, которые он заузил сразу после возвращения из армии, в начищенных туфлях, шел, конечно, на танцы.
Тут только Света поняла, о чем просит его Бахтиёр и не могла сдержать улыбку. У Бахтиёра был такой уморительно серьезный вид, он верил, что брат поймет и возьмёт его с собой. «Ну и кавалер!» — подумала Света.