Только здесь, в коридорах, он мог осторожно прикоснуться к знакомым острым краям и осколкам у себя в памяти. Многие воспоминания о Нэнси поблекли, и он не знал, хорошо это или плохо. Он был рад, что боль ослабевает, она уже стала намного слабее, чем в первый год. Но давалось это недаром: вместе с болью уходили подробности в воспоминаниях. Люди говорили: «Время лечит», но он понял, что время не лечит, оно стирает и путает — а это совсем не то же самое, думал он. Четыре года прошло с тех пор, как ее убили. Бывало, во второй половине дня, когда он оставался дома и солнце светило под определенным углом в окно его спальни, а тюлевые занавески колыхались от ветра, бросая тени на стену, у него возникало отчетливое чувственное воспоминание, что он ощущал, когда был любим, когда засыпал и просыпался, держа ее руку в своей. Он старался удержать это ощущение эйфории как можно дольше, но оно длилось лишь миг. Из некоторых периодов жизни ему удавалось вычерпать только воспоминания о воспоминаниях. Он боялся слишком много думать о прошлом. Боялся, что воспоминания совсем сотрутся, если обращаться к ним раз за разом. Он уже забыл, как она смеялась. Он ощущал на себе бремя ответственности: он был единственным хранителем этих воспоминаний. Иногда им овладевала паника, как будто он пытался удержать воду в пригоршне. Он хотел бы загрузить воспоминания на какой-то надежный носитель, создать резервную копию. Нэнси сохраняла чувство реальности только благодаря множеству коробок с ее вещами, которыми была загромождена квартира. Но коробки не радовали его — они только добавляли тревог. В них было столько хлама, он боялся их открыть. На каждое осмысленное письмо приходился десяток мятых банковских выписок. Одна коробка была наполнена рекламными листовками, до сих пор еще приходившими, — «единственные в жизни шансы», которые она упустила, умерев. Курт хранил коллекцию, хотя не знал для кого.
Он продолжал обход. Многие охранники верили, что в коридорах водятся привидения. Им чудилось хлопанье дверей, шепот в безлюдных лестничных пролетах, они ощущали внезапные падения температуры, находили развернутые пожарные шланги. Курт слушал их во время перерывов — они, как старухи, старались перещеголять друг друга. В рассказах без балды, полных ерунды. Серьезно кивали головами, суеверные до смешного. Обходя коридоры, Курт не ощущал никаких признаков сверхъестественного, но иногда какое-то беспокойство возникало. Хотя, случалось, завернув за угол и уткнувшись в тупик — служебный проход, который никуда не вел и ничего не обслуживал, — в глухую кирпичную стену, он вспоминал старый дом, где вырос, детские своих кошмары, и в животе делалось пусто. Ему страшно было обернуться, казалось, кто-то проследил за ним до самой этой остановки. Он пятился, чтобы не повернуться спиной к стене, но чувство, что за ним следят, не отпускало. Его рождали гул в ушах, давление под веками. «Здесь кто-нибудь есть?» — спрашивал он и всякий раз жалел об этом.