Это что-то, похожее на эротику. По крайней мере, для меня — и с ним — похожее.
И Эрвин только что это понял.
Фрайманн уткнулся лицом Николасу в шею, потом медленно поднял голову, прижимаясь щекой к щеке. Николас накрыл его руки своими, обернулся к нему, не открывая глаз. Он чувствовал чужой пульс и ритм дыхания, чужое изумление и безумную радость, понимал, что Эрвин так же ясно чувствует его бесконечное облегчение, счастье и страшную усталость, и что из-за его усталости сегодня в их слиянии будет только покой. Не нужно больше, потому что есть завтра, послезавтра, три недели на круизном лайнере «Тропик» и ещё сколько угодно времени. Можно откладывать на потом.
Но сегодня Николас хотел целоваться.
Двадцать минут истекали. Они обязаны были отпустить друг друга и ждать ещё двадцать часов. Но происходящее казалось настолько невозможным, настолько походило на бредовую грёзу, странную эротическую фантазию, что за предстоящие двадцать часов Николас рисковал сойти с ума, решить, что всё это ему привиделось. А потому сейчас непременно нужно было что-нибудь сделать и что-нибудь об этом сказать… для определённости…
Эрвин перехватил его ещё крепче, — с такой силой, что чуть рёбра не хрустнули. Николас ощутил, что из объятий не вырвется никак, ни за что, и это было прекрасно. Но он хотел целоваться.
Сухие губы Эрвина прижались к его шее, к тому месту, которого касался воротник рубашки… Николас, не открывая глаз, медленно поднял руку, погладил Эрвина по щеке, потом обнял ладонью коротко стриженый затылок.
— Смешно, — шёпотом сказал он, — Эрвин, мы ведём себя как два подростка…
Фрайманн не ответил, только поцеловал его ещё раз, обнимая так крепко, что Николас не мог шевельнуться. Тогда Николас вывернул шею и прижался губами к его губам.
Он почувствовал, как Эрвин вздрогнул — вздрогнул и замер, будто бы произошло что-то из ряда вон выходящее, почти пугающее и новое для него… неужели, подумал Николас, не может быть, железяка ты мой, тебе же за тридцать, я подозревал, что у тебя с этим проблемы, но не настолько же… Эрвин не двигался, мышцы его закаменели; Николас так и стоял послушно в страшно неудобной позе, изогнувшись назад, задыхаясь. Казалось, если этот опасливый сухой поцелуй прервётся, то уже не повторится больше… это было совсем уж по-детски, и мгновение спустя Николас понял, что так кажется Эрвину.
Нет, подумал он, внутренне улыбаясь, зная, что Эрвин услышит, вовсе нет, завтра, послезавтра, три недели на «Тропике» и сколько угодно ещё… в груди что-то слабо и сладко болело от предвкушения счастья. Эрвин перевёл дыхание и разжал объятия, и тогда Николас повернулся к нему, положил руки на плечи и заглянул, наконец, в лицо.