— Вот так я заимела сыночка Додика.
— А Коля Сидоров, ваш сын, где?
— К нашим бойцам ушел. Воюет, — смахнула слезу женщина.
Усольцев порылся в кармане и, ничего там путного не обнаружив, кроме перочинного ножика, в сердцах произнес:
— Беда какая, нечем мальца угостить... А ну, Захар, сбегай наверх и принеси кое-чего. Сам знаешь!
Захар мигом вернулся. Принес полбуханки хлеба и кусок шоколада. Усольцев подал шоколад Додику, а хлеб положил на стол.
— Чем богаты, — сказал Емельян и спросил у деда, дымившего цигаркой: — Вы случаем не из белорусских краев?
— Едрено корень, як пазнав?
— По выговору.
— А ты, служивый, не земляк ли, можа, тоже оттуда?
— Почти. Воевал в Белоруссии.
— Ну, земляк... За сустречу не мешало б по чарочке, да нема... Другим разом...
Дед разговорился, все про себя рассказал: как в тридцатом покинул свою деревню под Речицей, а покинул потому, что раскулачивание пошло, и он, почуяв, что и до него ненароком могут добраться, темной ночью с котомкой на спине махнул «куды вочи бачать». Аж до Волги добрался. Здесь и остановился.
— И добре жил, кали б не ерманец, штоб яму халера в бок... Таперча вось тут один в жаночам гарнизоне...
— Дед Кузьма — что надо! — рассмеялась молодуха с распущенными волосами. — Справляется... Командует нами.
Дед подошел к столу, взял нож и принялся разрезать хлеб на мелкие ломтики, чтоб всем досталось. Усольцев приблизился к Нечаеву и над ухом спросил:
— У нас много осталось?
— Чего?
— Ну, хлеба.
— Столько же. Полбуханки.
— Принеси... Мы раздобудем.
Усольцев впервые увидел, как дети, да и взрослые, с жадностью ели хлеб, а женщина, которая сидела рядом с Додиком, совсем не прикасалась к хлебу, а нюхала его. Она отламывала от краюшки маленькие кусочки и давала их мальчику. До боли сжалось сердце у Емельяна. Подумал: может, вот так же голодают и страдают не только в этом подвале, а и в других, не все ведь успели эвакуироваться. А сколько домов завалено — там же люди могли быть...
— Ну что ж, прощайте. Мы пошли, — сказал Усольцев и решительно повернулся.
Старая женщина, молча лежавшая в самом углу, заголосила:
— Не оставляйте нас, сыночки! Прогоните иродов!
— Успокойтесь, мамаша! Дом этот теперь наш. Скоро и весь Сталинград очистим, — уверенно произнес Усольцев и вместе с Нечаевым покинул подвальную обитель.
Утром немцы снова — в который раз! — принялись атаковать дом. Били по нему из разных углов и даже с южной стороны, откуда раньше огня не было. Усольцев забеспокоился: в клещи берут!
С юга строчил пулемет крупнокалиберный, местами даже стену пробил.