Вот если бы он сунул свой любопытный нос в какую‑либо из трех прочих стен – тогда, конечно, другое дело. Однако за подобные штучки, как было сказано выше, наказывают строго.
– Колоду бы обновить… – молвил со вздохом дядя Семен.
– А?.. – отвлекся Леонид Витальевич.
– Карты, говорю, уже прозрачные… Масть сквозь рубашку просвечивает… – И дядя Семен предъявил ему бубновый туз.
Действительно, масть просвечивала.
– Да, скоро конец картишкам, – с сожалением согласился Арчеда. – Я уже к обслуге обращался…
– И как?
– Говорят, что без оригинала восстановить не смогут. А оригинал – в тумбочке…
– Все они могут, – проворчал дядя Семен. – Вредничают просто…
Многострадальную эту колоду добыл с благословения старших товарищей три месяца назад все тот же Егорка. Когда обмывали зеркало, Егоркиному двойнику вздумалось показать карточный фокус. Фокус не удался, колоду немедленно вернули в ящик, а отражение ее незаметно оказалось в кармане юного дарования. Однако с тех самых пор заветный ящичек больше не открывался.
– Поет, что ли?.. – спросил вдруг недоверчиво Арчеда.
Оба прислушались. В самом деле, из ртутно‑серой коробки павильона доносился приглушенный, но бодрый голос Василия. Напевалось нечто бравурное, чуть ли не «Прощание славянки».
Распорядитель молчал. Отражаловка, надо полагать, шла без сучка без задоринки: запуганная обслуга работала, как часы, и на всем лежал особый свет…
Спустя некоторое время Егор отлип от стенки, явив сидящим у стола свою восторженно ухмыляющуюся физию.
– Чего он там распелся? – полюбопытствовал дядя Семен.
– Перековывается! – глумливо поделился Егорка. – Шторы снял, зеркало протер! Полы моет… – И снова сунулся мурлом в павильон.
– Ты мне вот что скажи, – повернулся Леонид Витальевич к дяде Семену. Темные глаза его за стеклами очков беспокойно помаргивали. – Как же так вышло, а? Обмывали они зеркало. Предыдущее – разбито при загадочных обстоятельствах. Гостей – трое. Каждый о Василии знает всю подноготную… И хоть бы словом кто обмолвился о жене его или о той же Тамаре! Даже за упокой не выпили. Тебе это странным не кажется?
– Нет… – буркнул дядя Семен, по‑прежнему разглядывая отражение бубнового туза. – В доме повешенного о веревке не говорят…
– Ладно. Допустим… А как тебе нравится поведение этой Томы? Вся в коже, в норке – при свидетелях, средь бела дня хватает прямо на улице грязного опустившегося типа и везет к себе!
– Стало быть, любит…
– Так любит, что за три месяца ни разу к нему не зашла?
– Она женщина, Леня, – напомнил дядя Семен. – Ты что, последовательности от нее ждешь? Увидела, ахнула, мигом все простила…