— Но как же Дантес? Кровь на снегу? Секунданты?
— Так его звали Дантес? — спросил Пушкин.
— Конечно! Неужели вы не помните?
— Дантес, Данзас… В моей голове все перемешалось, — печально улыбнулся Пушкин. — Кстати, после той дуэли я выжил… Только мне пришлось скрыться.
— Но Натали? Неужели вы забыли и Натали?
— Она, кажется, слегка косила? — внимательно посмотрел на меня Пушкин.
— Вы у меня спрашиваете? — удивился я.
— К сожалению, теперь даже само имя — Натали, кажется мне вычурным. Теперь я работаю больше среди Танюх, Катек, Варюх…
К нам подошел проводник, здоровый мужик, с завязанной косичкой на затылке. Из кармана куртки проводника торчало горлышко водочной бутылки.
— Ваши билетики, — мрачно произнес он, но увидев Пушкина, широко улыбнулся. — Привет, Сашок! Опять кофточки везешь?
— Везу, Иваныч, — подтвердил Пушкин, и пнул ногой, стоящую в проходе, огромную полосатую сумку.
— И что берут в родном Пскове? — лукаво прищурился Иваныч.
— Берут, — холодно ответил Пушкин.
— Ну, так и грустить не надо, раз берут, — подбодрил Пушкина Иваныч и щелкнул пальцем по горлышку водочной бутылки. — Может водочки выпьешь?
— Ты же знаешь, Иваныч, я пью только шампанское мадам Клико.
— С причудой ты, Сашок! — уважительно сказал Иваныч. — Ладно, пойду дальше проверять билеты.
Когда широкая спина не совсем трезвого проводника исчезла в проходе, я спросил у Пушкина:
— Так, значит, вы — “челнок”?
- “Челнок”, - сухо ответил Пушкин.
— И продаете кофточки? — продолжал спрашивать я.
Видимо, чтобы отвязаться от меня, Пушкин ответил подробно:
— Покупаю на мелкооптовом рынке “Динамо” в Москве и вожу во Псков, — и добавил, — лучше всего идут женские мохеровые кофточки.
— Вы и кофточки! Две вещи не совместные! — не мог не воскликнуть я.
— Надо же что-то есть, — устало ответил Пушкин.
— Так вы бы взяли, да написали бы что-то вроде “Онегина”! Вот и хлеб!
— Жалкий хлеб, — усмехнулся Пушкин. — И без масла. А мохеровые кофточку дают хлеб с маслом…
Мы легли спать, но я долго не мог заснуть, размышляя над горестной и, в чем-то, поучительной жизнью Пушкина.
Когда я проснулся во Пскове, моего гениального соседа, ни его гигантской полосатой сумки с мохеровыми кофточками уже не было.
Я прильнул к окну и увидел его, маленького, согнувшегося в три погибели под своей ношей.
Поезд тронулся.
Мелькнул и исчез в толпе гениальный человек с бакенбардами. А потом в окне поплыло все, как обычно, нагие березки, стайка бездомных собак, крохотный милиционер с резиновой дубинкой. И я невольно зашептал:
“Уж небо осенью дышало,
Уж реже солнышко блистало,