Вошел Рюмель походкой человека, который не может терять даром ни минуты.
- Я заставил вас ждать, - сказал, извиняясь, Антуан.
Тот ответил жестом вежливого протеста и протянул руку как хороший знакомый. Он как бы говорил: "Здесь я всего-навсего пациент". На нем был черный сюртук с шелковыми отворотами, в руке он держал цилиндр. Его представительная осанка вполне гармонировала с этим официальным облачением.
- Ого! - весело заметил Антуан. - У вас такой вид, словно вы приехали прямо от президента республики.
Рюмель засмеялся довольным смехом.
- Не совсем, мой друг. Я из сербского посольства: был завтрак в честь миссии Даниловского, которая на этой неделе остановилась проездом в Париже. А сейчас - новая обуза: министр посылает меня встречать королеву Елизавету88, которой, к сожалению, вздумалось объявить, что в пять часов она посетит выставку хризантем. Впрочем, я с ней знаком. Она очень простая и милая. Обожает цветы и терпеть не может никаких церемоний. Я могу ограничиться несколькими приветственными словами без всякой официальности.
Он улыбнулся с каким-то отсутствующим видом, и Антуану пришло в голову, что он обдумывает свое приветственное слово, которое должно быть и почтительным, и галантным, и остроумным.
Рюмелю было уже за сорок. Львиная голова с густой белокурой гривой, откинутой назад и обрамляющей полноватое лицо, похожее на лицо древнего римлянина; воинственные, лихо закрученные усы; голубые глаза, живые и пронзительные. "Не носи этот хищник усов, - думал иногда Антуан, - у него был бы бараний профиль".
- Ах, этот завтрак, мой друг! - Он сделал паузу, полузакрыл глаза и слегка покачал головой. - Двадцать или двадцать пять человек за столом, всё сановники, важные особы, и что же? В лучшем случае найдется двое-трое умных людей. Просто ужасно!.. Но все-таки я, кажется, обделал одно дельце. Министр ничего не знает. Боюсь, как бы он мне его не испортил: он совсем как собака, вцепившаяся в кость...
Сочный голос и тонкая улыбка, как бы продолжающая каждое произнесенное слово, придавали его речи известную остроту, всегда, впрочем, одинаковую.
- Вы разрешите? - прервал его Антуан, подходя к письменному столу. Мне нужно только послать одну срочную телеграмму. - Я вас слушаю. Как вы себя чувствуете после этой сербской трапезы?
Рюмель не ответил на вопрос, словно не расслышал его. Он продолжал непринужденно болтать. "Стоит ему начать говорить, - подумал Антуан, - как он сразу же теряет вид занятого человека..." И пока он набрасывал телеграмму Батенкуру, до его рассеянного слуха долетали обрывки фраз: