Очень хотелось вымыть руки, липкие от пота и типографской газетной краски. Казалось, что, если вымыть руки прямо сейчас, все кончится, остановится, придет в норму.
«Придет в норму» — так говорил губернатор Мухин на совещаниях.
— Осип Савельич, поезжай куда-нибудь.
— Далеко?
— Не очень. Только чтоб не сразу домой.
Нельзя спрашивать — куда, вспомнилось Инне.
Примета плохая. Надо спрашивать — далеко ли.
Примета действительно оказалась плохая. Просто на редкость плохая.
Газеты лезли ей в нос, и она все отпихивала их, а потом поняла, что держит их, плотно прижав к себе, как младенца. Она швырнула газеты на сиденье.
— Осип Савельич, мы с тобой сегодня вечером ни к какому губернаторскому сыну не ездили, — выговорила Инна, глядя в окно, — мы с тобой кататься ездили.
Он посмотрел на нее в зеркало заднего вида.
— Далеко ездили-то?
— До Березняков и обратно.
Березняками называлось село на самом берегу Енисея.
— Зачем ездили?
— Просто так, говорю же. Кататься. Тоску послепохоронную разогнать.
— Понятно.
И никакого вопроса. Ни одного, хотя Инна по его макушке видела, какое его грызет любопытство!
— Во сколько вернулись?
— Когда домой приедем, посмотрим на часы.
— А поехали, стало быть, в полдесятого?
— Да.
— Понятно.
Ничего тебе не понятно, драгоценный ты мой Осип Савельич. Ничего тебе не понятно, но я не скажу тебе ни слова и ничего не стану объяснять.
Не скажу, пусть даже твое любопытство прогрызет тебе в черепе дырку.
Все лучше, чем та, что в виске у Любови Ивановны Мухиной.
Инна все смотрела в окно.
— Осип Савельич, пока меня не было, из подъезда никто не выходил?
Осип опять глянул на нее в зеркало.
— Нет. Никого не было.
— А машина? Не подъезжала, не уезжала?
— И машин никаких не было.
— Точно? Ты не спал?
— Я, Инна Васильевна, — выговорил Осип решительно, — по темноте в машине никогда не сплю. Я же не мальчонка тридцати трех лет, не первый год замужем! Я знаю, когда можно спать, а когда можно и по башке получить, если особенно заспишься-то!
— И никто не подъезжал и не уезжал?
— Не подъезжал и не уезжал.
Интересно, в старинных купеческих домах, что на улице Ленина, есть черный ход? И если есть, можно ли через него попасть на улицу? Или там все намертво заколочено еще со времен пролетарской революции, которая, как известно, поставила крест на всяких там черных ходах, галошах и прочей ерунде, относящейся к буржуазным пережиткам?
Если черного хода нет, значит, все время, что Инна ждала на кухне уже мертвую Любовь Ивановну, а потом на ощупь брела по коридору, а потом металась с мокрой от паники и страха спиной, тот человек оставался в доме. Может быть, он вышел на лестницу и поднялся на последний этаж, а может, затаился в темных глубинах квартиры, но